От греха подальше он переоделся в мирское земное платье и неожиданно вспомнил: «Недавно праздник был – Преображение Господне или Яблочный Спас. Это знак небесный для меня». Преображённый в тихого и скромного простого пассажира, он до утра затаился в дальнем, глухом углу. Хотел поспать, но где там! Лежал, ворочался, воровато посматривал по сторонам, как воробей на зерне. «Лёжа на перине славы не добудешь!» Кажется, так у Данте? – вспоминал. – Только и на этих лавках славой не разживёшься…» Беспокойство нарастало. Преображённый пассажир интуитивно ощущал, как сгущаются тучи над ним. Погоня, видимо, давно уже в пути. Нечестивцы ищут-рыщут по округе.

Большие стрельчатые окна вокзала стали чуть-чуть голубеть перед рассветом, когда он подскочил, будто шилом ужаленный. Никого рядом не было, а тревога сердце жгла – раскалённой иглой. Ещё не понимая, что произошло, Преображённый посмотрел на человека в рабочей спецовке – наклеивал какую-то бумагу на стенде под названием «ИХ РАЗЫСКИВАЕТ МИЛИЦИЯ». Преображённый понял, что за портрет наклеивают, хотя мог и ошибаться.

Он торопливо покинул вокзал. Голуби уже крутились под ногами на привокзальной площади, утробно уркали. Воробьи беззаботно чирикали. После дождя подсохло уже – дворник метёлкой шуршал, будто причёсывал кудрявую пыль у фонтана, шелестящего как стройный серебристый тополь. Парочка влюбленных молодых людей с утра пораньше обнималась на перроне, целовалась после долгой разлуки. Всё было привычно, как всегда бывает на вокзалах. И всё-таки тревога не отпускала. И неспроста. Завернув за угол, Преображённый увидел на стене под стеклом свой портрет, под которым написана страшилка: так, мол, и так, разыскивается гражданин Златоуст, вооружен и опасен, словом останавливает солнце, словом разрушает города…

Поднимая воротник и уходя в тень домов и деревьев, Преображённый вдруг опять – лицом к лицу! – столкнулся с другим своим портретом. Заполошно топая дальше, затравлено посматривая по сторонам, он скоро убедился, что портрет его «издан» многомиллионным тиражом – нигде не скроешься. Остановившись в каменном каком-то, прогорклом тупике, Преображённый обалдело потряс головой и состроил такую мину, точно сам себя хотел спросить: «Ну и что теперь? Смеяться или плакать от такой внезапной славы?» Но в следующую минуту, заметив человека в милицейской форме, он понял, что надо делать – бежать без оглядки, улепётывать, покуда не зацапали.

Так началось время скитаний, гонений, время нищеты и унижения. Он утешал себя примерами великих и бессмертных, вспоминая странничество Данте, кочевые годы Шекспира и Мольера, путешествия Байрона, африканские приключения Рембо и многих других, самоотверженных и одержимых, в душе у которых бушевал неистовый огонь поэзии – один из тех огней, которые испепеляют заживо. Похожий на оборванца, он стал вызывать подозрение. Старший сержант милиции на вокзале прицепился к нему, документы потребовал, и пришлось ему свой Божий дар на пустяки разменивать, в результате чего милиционер, посмотрев какую-то пустую бумажку, вынужден был извиниться. Но второй, стоящий неподалёку, не попал под действие магической силы, и потому приказал идти в отделение для выяснения личности. И тогда пришлось вторично Божий дар на финтифанты разменивать – на пустяки. Он преобразился в иностранца, похожего на господина Рокфеллера, который стал возмущаться на ломаном русском и говорить, что он «есть лицо неприкосновенное». Милиционер от растерянности взял папироску в зубы и стал жевать, как сахарную палочку. Не дожидаясь, когда сержант прочухается, господин Рокфеллер вышел на перрон и поспешил укрыться за деревьями.