Именно поэтому «хозяин жизни» обзавёлся двойниками, которых правильнее было бы называть «тройниками» или «шестериками» – столько много их поднакопилось за последние два-три столетия, когда он ощутил себя властелином и повелителем этого милого Земного Шарика, крутящегося посреди мирозданья. Двойники – его доверенные лица – сначала исполняли только государственное дело, выступая с долгими речами перед народом, стоя на трибунах во время праздников. Но дальше – больше; время шло, и он утрачивал свой боевой мужицкий пыл, от которого когда-то страдал его бесчисленный гарем, денно и нощно томящийся в золотых будуарах. Теряя молодой огонь-азарт, всегда ему присущий в битвах на кровати, Нишыстазила додумался до того, что двойники заменили его даже в интимных делах, за которыми он стал, как вор, подглядывать в дыру, папиросой прожжённую в чёрном бархате тяжелой занавеси, укрывавшей его неподалёку от страшно скрипящей сладострастной кровати.

Однажды вот такая «поющая» кровать шибко раззадорила, раскалила старческую кровь до того, что Нишыстазила контроль над собой потерял. Разозлился так, как будто бы застукал наглого наездника, сидящего верхом на любимой чистокровной лошади. Выйдя из укрытия, он погасил папиросу на голой волосатой спине наездника, с большой охотой скачущего бешеным галопом – все четыре ножки у кровати, подпрыгивая, цокали сильнее самых крепких кованых копыт. Волосатый наездник, всецело поглощенный бешеным галопом, совсем не почувствовал боли. И тогда Нишыстазила сел на край кровати и закурил другую папиросу, спокойно дожидаясь конца землетрясения, эпицентр которого находился где-то посредине жарких тел, слипшихся от киселя и вскипевшего пота. Потом – по знаку хозяина – пришла охрана и, не давая бугаю одеться, под белые рученьки отвела в сырой и пасмурный подвал. Там, на своеобразном пьедестале, сверкал кошмарный зверь – большая мясорубка, верхний раструб которой был трёхметровой окружности. В железную пасть этого зверя он живьём отправлял только самых любимых врагов, которых он любил, согласно Библии. Любимых врагов у него было немного, и потому он не ленился провожать их до самой последней черты, до той последней точки – в виде красной кнопки – над которой было написано «пуск». Мясорубка, сверкая ножами-саблями, начинала повизгивать – или это голосил любимый враг? – а вслед за тем над верхним большим раструбом фонтанировала кровь, подскакивали косточки, размолотые в щепку, кусками к потолку взлетало мясо, но через минуту всё заканчивалось – в воздухе виднелась только розовая дымка, испарина с малиновым оттенком. А потом – сырое или жареное – хорошо идёт под рюмку водки… Красота для тех, кто понимает… Гуманисты морщились, когда им говорили о вкусах и пристрастиях «хозяина жизни». Гуманистов тошнило как беременных баб, но ежели по совести сказать: человечина, в принципе, ничем особым не отличается от той же собачины, которую китайцы наворачивают с большим удовольствием. Гуманистам нравится телятина, она для них нежнее. Гуманистам подавай рябчиков и язычки соловьёв. Но это дело вкусов, господа, тех самых вкусов, о которых, как известно, не спорят.