– Что случилось? – выйдя на берег, спросил капитан, поправляя фуражку.

– Наш паровоз, – объяснил Ацтека, – отклонился от курса и вот результат…

– Паровоз? – Бранческо изумлённо посмотрел на папуаса и вспомнил то, что видел в бинокль: железнодорожный состав. – Так вы сюда, кха-кха, на паровозе?

– Ну, я же говорю, – взволнованно продолжал Ацтека. – Маленько отклонились от маршрута и зацепили за угол…

– За какой такой угол?

– За угол Бермудского треугольника, чтоб ему… Присматриваясь к этому высокорослому плачущему папуасу, капитан вдруг заметил в глазах у него перепляс каких-то сырых чертенят.

«Да это что такое? – В голове под флотскою фуражкой что-то зазвенело то ли от рома, то ли от жары. – Почему он говорит о паровозе? Не о пароходе, а вот именно о паровозе, который я воочию видел в бинокль. И при чём тут Бермудский треугольник? До него триста миль, если не четыреста…»

Бранческо нахмурился. Великодушный настрой спасителя и благодетеля стал его покидать. Мелькнула даже мысль – вернуться в шлюпку, не тратить время на этих бородатых босяков. Однако любопытство – вот черта, которая что угодно может перечеркнуть.

Капитан поднялся на травянистый берег, звенящий всякими козявками, букашками, остро пахнущий травами, цветами и дикими фруктами, из которых как будто сварили варенье или компот: железная громада поезда – он был невидимкой в те минуты – раздавила, размяла и разжулькала половину зелёного цветущего острова. А другая половина – там, где поезд начал приземление – разодрана была, распахана с такою чудовищной силой, что открылись даже белые столбы изломанных костей каких-то мастодонтов или чёрт их знает, кто тут лежал веками, истлевая в этой тёмно-бурой глубине, густо пересыпанной разноцветными ракушками, морскими звёздами и окаменелыми черепахами, похожими на конское копыто.

«А это что? – изумился капитан, среди жаркого полдня ощущая холодок на спине. – Кто здесь приземлялся? Это чёрт знает, что. Надо отсюда поскорее уходить…»

Но уходить было поздно. Из-за кустов и деревьев показался народ. (Хотя на самом деле они выходили из вагонов поезда-невидимки). Необъятная баба какая-то, жутко раскосмаченная, с порванным подолом, открывающим цветные трусы, вдруг забилась в ногах капитана, заголосила в истерике, умоляя спасти, увезти. Жемчужное ожерелье с золотым фермуаром болталось на шее бабы – позвякивало кастаньетами, касаясь модных туфлей капитана. Грязными руками баба сорвала ожерелье – протянула две жемчужные горсти, опять умоляя о чём-то. Жемчужины падали, как затвердевшие слёзы, щёлкали на камнях, раскатывались по траве…