Рехи отмечал дни зарубками на стене. И только так ориентировался в сменах красных сумерек. Ничего не менялось, и эта неизменность медленно убивала едва теплящийся рассудок. Он не верил в себя, не верил в силу линий. Он забыл о себе, о том, кем являлся.

«Я уже умер? Нет? Я еще существую? Если перестану, то ничего не изменится. Ничего. Я насекомое, застывшее в смоле. Когда-то я был упрямым… Таким упрямым! Я просто шел вперед, не думая, как выгляжу, что делаю и есть ли у меня хоть какой-то шанс на победу. Я просто делал. Почему сейчас сомневаюсь?» — спрашивал он себя, пробуя нащупать черные или белые линии. Он видел их, видел крайне отчетливо. Но уже боялся по-настоящему дотрагиваться, боялся менять из-за открывшихся знаний. Неосторожное движение заставляло вспомнить о предостережениях Митрия и Эльфа: вторжение в сферу линий погубило мир.

«Но ведь я исцелил Ларта! Я и никто другой, не Саат, не Митрий. Только я и линии. Ларт! Ты должен быть живым! Ларт, почему тебя здесь нет? — спрашивал Рехи, устало царапая стены. — Только ты способен вернуть мне веру в себя».

Нанеся зарубку нового дня, он съеживался в дальнем углу. Сводил с ума хоровод теней, воплощенный в полустершихся фресках.

— Идемте, Страж! Вас ждут, — говорил Вкитор. И тогда начиналось новое мучение. Его выводили к толпе в путах из черных линий, голодного и слабого. Ноги и руки тряслись, как у старика. В минуты покоя он еще пытался поддерживать форму, повторял движения из фехтования прошлых времен, которым научил Ларт. Но голод и скука подрубали силу воли.

«Это новое испытание такое. Голодом… Но я его с детства прохожу. Рехи — это голод. Голод — это Рехи. Вся моя жизнь — голод Рехи», — думал он, лежа прямым изваянием на каменной плите с крепко сцепленными в замок пальцами. После фальшивого чествования Стража, заканчивавшегося поеданием мозгов неофитов, одиночество убаюкивало почти приятным покоем. Если бы не постоянный запах тлена и мертвечины. Рехи принюхивался к своему телу, прощупывал складки одрябшей кожи, обтянувшей выпирающие кости. Он боялся уловить оттиск разложения и найти трупные пятна. Возможно, он уже давно умер, просто забыл об этом.

— Год… Год и два месяца, — провозгласил Рехи, портя остатки фрески очередной насечкой и перечеркивая ряд. Много же их накопилось! Он аккуратно отмечал время заточения, потому что ждал окончания пытки. Его пообещали спасти, поэтому он не боролся, как умел раньше. Возможно, из-за этого размяк и обессилел. Твари! В том и кроется зло великого добра — оно вечно ждет чего-то, боится сделать хуже, сомневается. В итоге ради всеобщего блага приходит в самый последний момент, когда спасать уже некого.