Рехи уже привык к отрывистым стихам, к осколкам туманных предостережений. Но ныне голос путался, рифма сплеталась с прозой и гибла в ней, как в зыбучем песке, не находя краев размера и ритма. Стихи… Как странно рассуждать о том, что никогда не читал и почти не слушал, не считая песен старого адмирала. Но Рехи рассуждал сквозь чужое сознание, горящее агонией неразгаданной боли. Целый год голос молчал, прятался, не отвечал, когда потомок сгоревшей эпохи просил ответов. Не донимал, когда пленник немо проклинал его, чтобы привлечь внимание.

«Да где ж ты целый год был? Ну? Сейчас настало время? Сейчас я узнаю, в чем грех Двенадцатого? Закончится все… сейчас?» — зло спрашивал пустоту видений Рехи. Они пришли не вовремя, когда от побега отделяла тонкая грань первого решительного шага. А там бы придумал что-нибудь. Наверняка придумал, потому что злость и отчаяние перековались в единый сплав непоколебимой уверенности. Но раскаленный клинок возрожденной воли не успели закалить. Теперь его раскалывал отрешенный озлобленный голос: «По голой пустыне пойдем мы в цепях, кормясь бесконечною злобой. Я видел все это и липкий страх пронзил мне и душу, и тело. Неужто такое я создан беречь? Неужто для Стража иного не создано мира? Кому же здесь верить? Кого звать под сени защиты? Я вышел на волю от догм и имен. Мне больше никто не указка. Не боги несли в пропасть весь мир, на том и закончим. А впрочем…»

«Что «впрочем»? Ответь, в чем твой грех. И на том закончим. Или ты не Двенадцатый? Или сейчас со мной говорит лиловый?» — впервые спросил Рехи, полагая, что его прекрасно слышат в Разрушенной Цитадели. Но с той стороны не отзывались, лишь продолжали завывать: «Страж Мира — страж прошлых эпох. Страж призраков горьких, которые память его сосут, как жадный червяк, боясь раствориться в эфире. И вместо знаний приходит безумие: ничто не менялось отныне и впредь, и в веки веков. Та же гадкая злость, все та же в них алчность, все тот же огонь, что в пропасть несет, не доносит. А я донесу. И в этом беге меня уж никто не остановит».

После этого занавес наставшей темноты отодвинулся, Рехи вновь увидел Бастион, точнее, старый город в кольце оцепления.

— Страж едва ли выживет после такой раны… — сокрушался уже знакомый король. Рехи успел позабыть этих малозначимых участников старой драмы. Король воевал со своим братом. Осажденный город атаковали пираты, а голодающие горожане не гнушались людоедства, за что получили проклятье от лилового жреца. Ныне раненого, находящегося при смерти. Двенадцатый хотел избавиться от служителя, который не следовал четкой указке «божества».