«Ты обещал, что Натт точно доживет до тридцати», — осуждающе качал головой адмирал.

«Обещал. Не сдержал обещанье», — отзывался Рехи, все ниже опуская голову, чтобы не прошивали насквозь эти скорбные все понимающие взгляды ушедших.

«Рехи, а ты пойдешь с нами?» — немо спрашивал адмирал.

«Пойду», — соглашался Рехи. К Натту пошел бы, пусть и звали за край смерти. Нечего терять. Он все разрушил. Даже если Ларт говорил, что это ящер. Нет, он согласился на игру бессмертных, а их цена всегда — «во имя миллиардов». Во имя неизвестных «всех» обречь на смерть своего первенца. Рехи подавился отвращением к себе.

— Не сиди так, пожалуйста. Ну… скажи хоть что-нибудь, — умоляли то его, то Лойэ верные друзья. Но время тянулось и не двигалось. Поселение объял великий плач. В то нападение ящера многих ранило или убило. Ларт и Санара ушли, и к вечеру деревню огласил предсмертный вопль нескольких серых ящеров. Они доверяли тем, кто их приручил. И в этом зверином крике разливалась знакомая боль преданных.

«Они не виноваты. Это все Разрушитель Миров», — хотел бы сказать Рехи, но сидел в неподвижности, как и Лойэ. Они не смотрели друг на друга, они молчали до спекшихся губ. Слова распадались сгоревшими страницами забытых книг.

Лечит ли время все то, что оно отнимает? Или все отнимает, чтобы вылечить тусклой памятью, угасающей вечной печалью. Такие раны не залатать забвением и забытьем, не высказать ни слова ни о себе, ни от себя. Ни в обвинение. Ни в оправдание — тем более. Такие дни и ночи тянутся годами. И бремя пустоты страшнее валуна, катящегося с горы за странником на склоне. У него оставались только боль и верность. Верность боли, отраженная красно-черным небом. Всех убили и отняли, а его потеряли. Вечно он оказывался живым по ошибке, как в насмешку. Или это наказание тем, кто пытался сравняться с богами? Или это участь богов и всех им подобных? Терять самое ценное в назидание другим? Вечная потеря до утраты самого себя во имя высшей цели.

Вечером Санара и Ларт вернулись со свежей кровью свиней и мясом ящеров. Лойэ и Рехи одновременно поднесли к губам дымящиеся кубки, но оба не ощущали голода. Вкус крови не пьянил и не дарил наслаждения. Остался только голод внутренней пустоты. Голод утраты и отчаяния. А его не залить теплым питьем. Ничем не утешить.

Ларт и Санара тоже не ели, только Инде где-то в углу молча жевала кусок жареной свинины с грибами, рассеяно перекатывая меховые мячи Натта. А когда доела, сгребла все его игрушки и обняла, как обнимала еще недавно названого братика.

Рехи отвел глаза, чтобы не смотреть и не видеть. Невыносимость такого существования давила все больше с каждой минутой. Вот они сидели вчетвером за столом-сундуком. Но зачем? С какой целью собрались? Они остались в опустевшем мире, отделенные друг от друга. Четверо расколотых, изуродованных потерями, как сухие деревья с обрубленными ветками. И они-то пытались спасти мир? Бесполезно. И не для кого.