— Спать. Все спят. Все — спят, — сухим приказом отчеканила Лойэ и, прямая, как меч, встала из-за стола. Сухость и жестокость ее голоса поразила. Но Рехи предчувствовал скорый срыв.

В ту ночь, кажется, никто не спал. Рехи ворочался, мечась в тесноте видений. Он то подскакивал в ожидании атаки ящера, то снова хватался за линии. Вот же они! Вот они! Он четко помнил, как вцепился в белый контур, который оплетал Натта и Лойэ, и потянул на себя, когда заметил опасность. Почему не получилось? Почему?

— Ну, поговори с ней, пожалуйста! Она простит тебя, я уверена! — твердила Санара через три дня. Три дня бесполезной рутинной работы. Рехи без страха вошел опять к ящерам, опять чистил чешую. Потом вместе с Лартом они раздували меха кузницы. Но вся работа протекала, как в тяжелом забытьи древнего механизма.

— Поговори, Рехи. Она уже три дня на втором ярусе сидит, ни с кем не говорит, — сокрушался Ларт, с некоторых пор во всем поддерживая Санару. Им оказалось легче, земным и понятным. А сколько неземной боли когда-то излилось из души Ларта, сколько черных страданий истерпела она. Сейчас призраки не мучили его, не его сыновей поедали ящеры, не он попал в немилость Разрушителя Миров. И Рехи с новой волной отвращения к себе отметил гадливую зависть к «нормальным» и «обычным». Еще бы хоть целый век раздувать меха и чистить ящеров. Еще бы хоть целый век жить в Надежде. Но последний град пожирало отчаяние.

— Ладно, ладно, — отозвался Рехи. Ему и самому хотелось поговорить с Лойэ, но он боялся. Проклятый ничтожный трус! Он боялся ее законного осуждения. Только она неведомым образом знала правду, остальные уговаривали не корить себя. Каждый встречный наперебой соболезновал потере, несчастному случаю.

Случаю! Либо мести Разрушителя, либо ошибке Стража! Но никак не случаю! И знание это каждый миг разрывало Рехи изнутри. Он больше не находил поддержки в обществе Ларта, он больше не верил ни себе, ни бессмертным подлецам, затеявшим все это. Бессловесным скрежетом зубов Рехи слал проклятья в небо. И не видел больше линий. Хоть бы все почернели! Раз никому не нужны, раз даже белые предают и не спасают в нужный момент.

— Как ты? — поминутно интересовался Ларт в эти страшные три дня.

— Нормально, — врал Рехи и брел, куда вели, пошатываясь и загребая ногами пыль, как пьяный.

— Ты готов поговорить с ней?

Они не называли Лойэ по имени. С момента гибели Натта Лойэ превратилась в загадочное «она». Она — затворница, скорбящая мать.

Рехи же не мог долго сидеть в неподвижности, как Лойэ, потому сам увязался за Лартом. «Никому из нас не дозволено даже оплакать близких на нормальных похоронах», — сокрушался он каждый миг, не замечая, что делает, не обращая внимания на самого себя. Долг Стража уплывал далеким отзвуков и неверной игрой. Все это выглядело нереальным и смешным. А вот смерть Натта с каждым днем все крепче вплавлялась в сознание.