Японец бросил свои два франка в автомат, прошёл за вращающиеся ворота и начал бойко подниматься по лестнице. Лицо его выражало не испуг, но воодушевление.

«Ты правда думал, что этот момент не наступит?»

Он запустил руку в карман джинсов и нащупал там пустоту. В другой – монетки нет. Его сердце пустилось в очередной галоп. Перед мысленным взором пронеслось видение: он возвращается к Гораку, как прогулявший урок школьник к учителю без надежды на оправдание. За его спиной уже заняли очередь две азиатские девчушки, кажется, те самые, которых он видел раньше прогуливающимися на вершине горы. Ян обернулся, и девочки синхронно ему улыбнулись.

Глупо надеяться на другой результат, если повторяешь одно и то же, как сказал, кажется, Эйнштейн, но Ян вновь впихнул руки в карманы, и монетка оказалась в правом, куда он её и засунул, ткнулась ребром под ноготь указательного пальца. Пару секунд он ловил монетку – и вот она уже поблёскивает на его мокрой от пота ладони, а он таращится на неё, как на что-то смертоносное, словно отчеканенное из полония.

Ещё несколько мгновений, и два франка упали в прорезь автомата. Металлическое «бряк». Ян прошёл через вращающиеся ворота. Они захлопнулись за ним с ружейным щелчком.

Японец ушёл на несколько пролётов вверх, и Ян последовал за ним, удивляясь лёгкости и поспешности своих шагов. Страшное пока не случилось, шаг – он жив, другой – жив, ещё один – всё ещё с нами. Даже боязнь высоты не давала о себе знать.

До второго пролёта.

Внезапно промежутки между элементами конструкции башни стали шире, самого пространства – больше. Ещё шаг да полшага, и Ян будто упёрся в невидимую стену. Вцепился в поручень, опустил глаза, продвинулся ещё чуть-чуть вверх – и бездна ринулась к нему отовсюду. Он видел её даже в просветах между ступенями – пустóты, в которые можно провалиться. Боковым зрением он замечал сизые горы и небо, очень, очень много неба, и так близко. Геометрия окружающегося пространства изменялась, изгибалась, сама сила тяжести стала тянуть не вниз, но вбок.

Его остолбенелые, гудящие, как провода, ноги вросли в ступени. Он зажмурился, но от этого стало только хуже. Его другие глаза – глаза воображения – оставались распахнутыми, и мир в них, опрокидываясь, кубарем летел в бездну над головой: столики ресторанчика, кусты, обломки башни, люди… и он сам, всё высасывало гигантским космическим вихрем.

В какой-то чудовищный миг – этим утром чудовищным было всё, но миг оказался просто квинтэссенцией – он едва не повернул назад. Чего уж проще! В отличие от того, что ему надлежало исполнить, это было… естественным.