Так что он взялся за перила, и паника, последний раз встрепенувшись, схлынула, сметённая лавиной адреналина, которую вызвала – тут Ян поразился – эйфория.

Он понятия не имел, есть ли что за чертой. Философия была не по его части, как и религия. Он не был даже реаниматологом и ему не приходилось вытаскивать людей с той стороны. Он был всего лишь детский врач. Неплохой, как считалось, даже хороший. Он любил свою профессию, своё хобби, а больше всего – жену и дочь, которую оставлял в мире, где существовали такие люди, как Горак и те, кто за ним стоял.

Ему оставалось лишь надеяться, что таких людей немного.

Для этого нужна всего-то чуточка везения. Да?

Он понимал, что всё нужно делать быстро, без мыслей. Как опрокинуть в себя лишнюю стопку виски.

Так он и поступил.

***

В тени здания на вершине горы, за которое повернул покидающий сцену человек, называвший себя Гораком, человек с глазами-точками, смотровая башня была не видна. Зато отсюда было превосходно слышно всё, что творилось у ресторанчика. Когда раздались крики – мужские, женские, даже детские – он улыбнулся в усы и начал неспешно спускаться по склону Утлиберга.

В кармане ожила «Нокиа», и он ответил на вызов.

– Кончено, – прозвучал в трубке девчоночий голос. Девчонка говорила по-английски с лёгким азиатским акцентом.

– Осложнения?

– Да никаких. Бросил мне в сумку карту памяти. Больше ничего.

– Утилизируй, – сказал Горак и прервал сигнал. Затем ткнул пальцем, под ногтем которого запеклась кровь, в кнопку быстрого вызова.

Дожидаясь ответа, он умиротворённо думал о том, как прекрасно всё срослось. Отметил, что главный герой сегодняшнего пари уложился в сорок с небольшим минут из отведённого часа. За всю карьеру Горака это тянуло на рекорд.

Он блаженно улыбнулся, когда на его вызов ответили, и невольно ускорил шаг. Его душа пела.

Утро выдалось волшебным.

Паук.

Паук.

Он сидел на границе прямоугольника света, падающего из открытой комнаты на дощатый пол прихожей. Его уродливая тень, похожая на выпотрошенную запятую, оскверняла солнечный след. Его лапы медленно ощупывали воздух, словно пробуя на вкус. Его размеры были кощунственны: с кисть руки трёхлетнего ребёнка, где обрюзгшее, покрытое седым с подпалинами ворсом тело было ладонью, а лапы – пальцами. Прорвавшийся гнойник на губе соседа по маршрутке. Порочно извивающийся в лохани абортария нежеланный эмбрион. Недопустимый изъян в ткани реальности. Паук.

Женя Самойлов застыл на пороге. Сердце, которое пело ещё пять минут назад, теперь падало, кувыркаясь, в промозглую пустоту бездонного колодца. Даже его дыхание замерло. Лишь волоски шевелились на плечах, и это не было фигурой речи.