Он побежал через двор, отгоняя боль в ноге.

– Остановись! Папу не надо!

Но Дружище его не слышала. Её глаза были закрыты, рот распахнут, вены на висках и на шее вздулись. Дурные слова метались по двору стаей голодной мошкары, искали жертву.

– Перестань! Пожалуйста! Перестань, дружище моя, не надо! – Игнат понял, что плачет. Он налетел на девушку, сбил её с ног и принялся хлестать по лицу, трясти. – Стой! Стой! Только не папу!

Папа словно оступился и упал на колено. Топор с грохотом вывалился из его руки. Голова Бельчонка болталась из стороны в сторону. Щенок был мёртв, из пасти вывалился язык. Папа берёг его даже мертвого…

Игнат, сидя на Дружище, вытянулся в струнку, поймав папин взгляд. Было в этом взгляде что-то безумное, страшное.

– Мы тебя ни за что не отдадим, – сказал папа, расчесывая левую щеку скрюченными пальцами. Ногти оставляли тонкие кровавые царапины. – Если и было что-то ужасное в моих мыслях, то только это. Но я понял. Ни за какие деньги. Ни за какие уговоры. Ты свободный человек, пацан. Беги отсюда вместе с подругой. Она не подарок, она тоже имеет право на жизнь. Беги, не оглядываясь.

Из горла его толчками выплеснулась тёмная кровь. Папа упал на бок, ударившись головой о деревянные перила, и больше не двигался. Щенок упал рядом. Два родных создания.

Игнат застыл, не в силах унять дрожь, распространившуюся по всему телу. Под ним корчилась Дружище, сделавшаяся вдруг как будто маленькой, какой-то костлявой и неживой.

Он вспомнил, как несколько лет назад папа привёз откуда-то рыбу. Она была огромной, больше Игната. Папа вытащил её из багажника и бросил на землю у кухонного стола. Чешуйчатый бок рыбины сверкал на солнце, глаз смотрел в невидимую точку, рот судорожно открывался и закрывался, втягивая смертоносный воздух. Рыбина вяло извивалась, но время от времени, будто на что-то надеясь, начинала дёргаться и бить хвостом о землю. Папа объяснил, что это были предсмертные судороги. Игнат же сидел перед ней на корточках и с любопытством ждал, когда рыба умрёт окончательно. Ему хотелось уловить тот миг между жизнью и смертью. Но рыба всё не умирала, хотя её движения становились более медленными, а рот уже почти не открывался. Тогда Игнат, повинуясь какому-то внутреннему детскому задору, забрался на нее, сел, будто на лошадь. Положив руки на влажную тёплую чешую, радостно засмеялся, закричал: «Н-но! Пошла! Быстрее!». Умирающая рыба шевельнулась, ударила хвостом несколько раз и затихла. Он чувствовал, как большое холодное тело становится неживым.

Так и сейчас. Дружище будто умирала. А, может быть, давно была мертва.