Здесь же был символизм другого рода, и Филипу он совсем не понравился… Так или иначе, верхняя полка оставалась свободной. Туда он убрал каминные часы, портсигар и расческу – всю добычу своей черепаховой охоты. Он задвинул их вглубь, к самой стенке, однако без намека на военный порядок, а перед ними возвел для маскировки баррикаду из всякой всячины: длинного рулона ваты в голубой обертке, нескольких упаковок бумажных платков и прочих предметов гигиены.

Решив эту задачу, он вышел из комнаты и вдруг подумал: «Почему бы не закрыть тумбу-аптечку на ключ?» Он вернулся. В тумбе имелся замок, а в замке – ключ, но ключ не поворачивался, а язычок замка не держался в ответной планке, потому что она была вырвана с мясом. Филип нахмурился. Ох уж этот нынешний вандализм! Какое типичное надувательство – вставить негодный замок только для вида! Обман! Очковтирательство! Затем он улыбнулся и чуть ли не покраснел. С чего это он решил запирать тумбу, словно какую-то комнату Синей Бороды, таившую в себе угрозу?! Это было донельзя глупо и могло задеть чувства миссис Уивер, чья вина состояла лишь в ее усердии. К тому же ей уже ни к чему открывать тумбу: прибираться в его спальне будет домработница. По договору миссис Уивер не обязана даже «приводить в порядок» гостиную – «комнату отдыха», как она ее называла.

На следующее утро, ровно в восемь часов, миссис Уивер принесла ему чай. Выплыв из забытья, он сказал:

– Я очень вам благодарен, что вы прибрались у меня в аптечке. Там был такой беспорядок.

Кухарка ответила ему удивленным, недоуменным взглядом, и он повторил сказанное, еще раз подчеркнув свою признательность. Опять не дождавшись ответа, он попросил подать ему домашнюю куртку. Это она сделала без промедлений и помогла ему надеть ее с нежной заботой.

Через некоторое время он расслышал жужжание пылесоса, шуршание совка и щетки, скрип и стук переставляемых стульев – все эти звуки, которые ласкают слух человека, лежащего в постели. Миссис Физерстоун, ну конечно! Надо бы не забыть выйти с ней познакомиться. Наконец-то проблема с прислугой была решена, все шло своим чередом. Оставалось только отдать распоряжения на день – кухонные распоряжения.

В половине одиннадцатого в гостиную вошла миссис Уивер с обеспокоенным видом и без своего обычного блокнота. Она встала прямо перед Филипом, сцепив руки на животе. Филип поднялся.

– Боюсь, больше я не могу оставаться у вас, – объявила она. – Видите ли, я к вам слишком привязалась.

Филип остолбенел. Ему захотелось воспротивиться столь откровенному посягательству на его чувства, которые он охранял от любых нападений уже столько лет. Но вслед за возмущением пришло смятение, когда он увидел, как страдает его кухарка.