– Боюсь, вы меня не получите, – сказал он, – что бы вы там ни думали. Будьте добры, уходите. – Он положил руку на телефон, едва различимый в полутьме, и не убирал ее, пока вокруг него вились эти полуодетые, полуреальные, полузабытые фигуры.

– Кто вы? – спросил он. – Когда-то я видел кого-то из вас или кого-то вроде вас.

– Закройте дверь, – сказал кто-то, и дверь закрылась.

– Дело такое, – проговорил самопровозглашенный привратник, к которому придвинулись остальные, побуждаемые стадным чувством. – Дело такое. Возможно, мистер Кростуэйт не помнит нас, но мы его помним.

Они начали наступать, и их присутствие, индивидуальное и коллективное, действовало на него гораздо сильнее, чем если бы они говорили с ним по одному.

Ферди словно пребывал в кошмарном сне оттого, что при всей ощутимости их присутствия, когда они все теснее сжимались вокруг него, не узнавал говорившего – вожака стаи. Они все наступали, и он угадывал в их бледных лицах полузабытые черты, знакомые ему со школьной скамьи, – как безжалостно обошлось с ними время! Они продолжали его теснить, и в их глазах не было теплоты. Он хорошо помнил подобные взгляды – на лицах школьных товарищей, на лицах многих мужчин и даже некоторых женщин, встречавшихся ему на жизненных виражах. Какое зло он им причинил, чтобы вызвать такую враждебность, такую сплоченность против него? Все деньги, деньги!

Это было невыносимо: если он и был виновен, то и они тоже, и даже больше, чем он, с их слившимися воедино голосами, напевавшими жуткий, скрежещущий мотив, гнусные позывные, призванные свести его с ума.

Злобные лица окружили его со всех сторон, и на каждом ясно читалось негодование, осуждение и обвинение.

– Убирайтесь, убирайтесь! – закричал он. – Занимайтесь собой, а не мной! Подумайте, сколько зла вы причинили миру, приставая к людям, как пиявки. Кровососы, все вы! – Он грохнул кулаком по хрупкому прибору, и призрачные визитеры рассеялись вместе с его сознанием. Когда наутро его нашли, его рука по-прежнему лежала на разбитом радиоприемнике.

Миссис Г. Г.[161]

Миссис Г. Г.[161]

Как большинство светских людей, связанных многочисленными обязательствами, Льюис Констант пользовался ежедневником. Сам по себе Льюис был человеком не то чтобы безответственным, но довольно рассеянным, из-за чего то и дело допускал непростительные оплошности.

Примером тому мог служить сам ежедневник. Льюис честно записывал свои «назначения», как он выспренно именовал запланированные визиты, а потом забывал свериться с записями, и все намеченные «назначения» напрочь вылетали у него из головы. Приходилось писать длинные письма с пространными извинениями, на которые его адресаты отвечали короткими вежливыми записками, демонстрируя понимание и великодушие.