Его дом заметно выделялся из облезлой голи, побитой неурожайным мором и безденежьем. Матвей не стал мерзнуть у озера. Он сходу вычислил путь к двухэтажной постройке и пошел по заметенной тропке. Туда, откуда вошел в цикл.

Дорога была недолгой. Как ни странно, телефон сработал и насчитал 210 шагов до местного особняка. Вот только связь осталась в современности.

Парень перекурил у распахнутых ставень. Стрелка перешагнула за десять, а Лексей будто знал о скорой участи и отсиживался взаперти. Матвей даже постучал в окошко, чтоб уж наверняка выманить Лексея и растворить его в кисель. Но никто не шел. Волнение сдавило удавкой. Цикл закончится ровно, как золушкин бал. В 12 ночи. Завтра-послезавтра цикл будет рябить перебоями, и кто знает, удастся ли истребить Лексея до полуночи или придется застрять здесь на сутки и кантоваться в коровнике. На счастье, предвидимая ночевка не сбылась. Со ступенек спустился рослый парень в запахнутом кожухе. Весьма недурной, но глуповатой наружности. Матвей мстительно пригляделся к сопернику, и в голове вдруг промелькнуло «Чем я хуже него?». Он забыл о том, что вдалеке невидим и неосязаем. Слишком многое было на кону, чтобы бравировать сомнительными маневрами. Пробравшись вдоль выступающих бревен, он подобрался к полуторавековому клону Артемьева и с размаху врезал ему увесистую оплеуху.

На снегу растеклась темная, мелкая лужица, накрытая кожухом.

***

Матвей навис над останками Лексея. Горка овчины да черное пятнышко — вот и все, что сохранилось от человека, носимого семь поколений в памяти Магды. Проснулась робкая радость. Лексей мертв, по крайней мере, до января! Но горький жизненный опыт сдерживал рвущийся восторг. Так всегда выходило. Бурное очарование — и потом губительное разочарование. Матвей поддел кожух ботинком, вступил в пятно, глядящее мертвым глазом на палача, и удовлетворенно повозил подошвой по почерневшему снегу.

— Прощай, искуситель… — сказал он, и ликующий крик вырвался наружу. Невидим! Всемогущ! Свободен!

Он побежал к перелеску, мимо пресных тулупов, зипунов и полушубков, на лету сшибая картузы с крестьянских голов и заливая улицу чернеющими лужами. Он выбежал на безлюдную улицу, мощеную конским пометом, и перескакивая через мины, полетел на крыльях блаженства. Невидим! Всесилен! Свободен! На пути тут и там подворачивались неучтенцы и Матвей колотил их лихим кулаком и весело хохотал над их слабостью, и бежал-бежал-бежал…

Пока ноги не вынесли к известной ему прогалине, на которой покорно дожидался Антон.

— Я сделал это, — завопил Матвей, вцепляясь с размаху в пальто друга. — Я порешил его!