В Эфесе Клеопатра вела себя так, будто уже была царицей Италии. Она заменила дворцовую стражу легионерами и приказала написать свое имя на их щитах, говорила о штаб-квартире армии как о «дворце», а об Антонии – как о своем главнокомандующем. Ее тщеславие было настолько велико, что она поручила художникам изобразить Антония и себя в образе Осириса и Исиды, а скульпторам – в виде Диониса и Селены. Подобные вещи льстили тщеславию правителей Египта. Авлет утверждал, что он – воплощение Диониса, Клеопатра считала себя олицетворением Селены, даровавшей процветание в жизни и покой после смерти.

Во время выходов на улицы она возлежала на носилках, перед ней шли евнухи, которых римляне считали несчастнейшими людьми, в то время как Антоний почтительно ступал в паре шагов позади. Азия для этой женщины была военным трофеем, и она относилась к ней соответственно. Она обобрала сокровищницу, отправила из Пергама в Александрию многие бесценные рукописи и произведения искусства. Ее высокомерие разозлило и сенаторов, которые бежали из Рима. «Неужели эта испорченная женщина вообразила, будто свободные по рождению римляне преклонят перед ней колени?» – возмущались они. Сенаторы послали Соссия и Агенобарба к Антонию с просьбой отправить Клеопатру обратно в Египет. Тот был недоволен, но дал обещание. Однако Клеопатра крутила им, как хотела, и Антоний тотчас же нарушил слово.

Весной 32 г. до н. э. римлянин прибыл на Самос, где затем провел лето. Клеопатра приехала вместе с ним, и он не собирался провоцировать Октавиана на крайности. Завоевание Малой Азии не превратило его в восточного человека, как и брак с Клеопатрой не сделал его египтянином. Антоний родился римлянином, коим и собирался умереть.

Антоний развлекался на Самосе, не задумываясь о будущем. Жизнь на острове ничем не отличалась от той, которую супруги вели в Эфесе или в Александрии: одно пышное торжество сменялось другим. Это был не самый удачный способ подготовки к войне, и, прежде чем Антоний отплыл со смутным намерением отправиться в поход на Италию, лето сменилось осенью. Но у Корфу он узнал о наличии вражеских кораблей в Адриатике и направился в Афины. Антоний больше не был тем решительным солдатом, который участвовал в битве при Филиппах или даже в сражении в Парфии. Он достиг среднего возраста, и привычка потакать своим слабостям оставила след как на его теле, так и на разуме.

В Риме подозревали нечто подобное, так как уже меньше чем через неделю некие важные сенаторы, покинувшие Антония, вернулись в столицу, чтобы предложить свои услуги Октавиану. Этими людьми был Планк, который сообщил о дерзких распоряжениях Антония относительно своего погребения, и Кальвизий, громче всех кричавший о подобострастном подчинении Антония Клеопатре. В их обвинениях была доля истины. Жизнь в Афинах ничем не отличалась от той, что пара вела в Эфесе и на Самосе, а поведение Антония и Клеопатры шокировало почтенных людей. Царица приказала установить свою статую в образе Селены на Акрополе, а Антоний публично отрекся от Октавии. Это объявление произвело сенсацию в Риме, и, заполучив копию завещания Антония у весталок, которым его доверил Планк, Октавиан зачитал выдержки из данного документа пришедшему в ужас сенату. «Когда я умру, – писал Антоний, – пусть меня пронесут в триумфальной процессии через форум, а мое тело сожгут в Александрии рядом с Клеопатрой»[84]. Некоторые сенаторы стали требовать смерти Антония, другие, более снисходительные, жалели его, считая, что он лишился рассудка. В итоге Октавиан со свойственной ему осторожностью принял компромиссное решение, объявив войну только Клеопатре.