Когда и как успели пройти их совместные двадцать лет с Андреем?.. Они убежали с дружеской вечеринки, на которой познакомились. Праздновали день рождения Вероникиной подруги. Среди гостей Вероника сразу заметила Димова. Все получилось просто и началось с традиционных слов: «Что-то здесь душновато». — «Да, пожалуй, накурено». — «Может, сбежим отсюда?» — «Сбежим». — «А подруга на вас не обидится? Все-таки день рождения». — «Может, обидится. Потом объяснюсь с ней». — «Тогда по-английски?» — «По-английски». — «Значит, жду внизу, у подъезда, через десять минут».

Подруга жила на Тверском бульваре. Был конец сентября. Андрей продрог в вытертом шевиотовом костюме, но бодрился. А на голове нелепая, широкополая велюровая шляпа по моде тех давних лет. Он показался ей очень смешным, когда она увидела его внизу, у подъезда, в этой шляпе…

Каким было тогда его лицо? Нет, не вспомнить — сегодняшнее его лицо встает в памяти. Помнится только, что он был очень худ и его тонкие ищущие, настойчивые пальцы были холодными. И ухо было холодным, когда он прислонился к ее щеке.

Воздух уже пронизывали ледяные иголки близких морозов, и скамья на Тверском бульваре тоже была ледяной. Веронику била дрожь, но не только от холода, и она старалась унять ее. Он говорил ей традиционные в подобных случаях слова, а она, стараясь, чтобы он не почувствовал, как у нее вздрагивают плечи под тонким пальто, думала, что слова эти не нужны, потому что совершенно ясно, что ей не устоять перед этим худым, очкастым, нервным и самоуверенным незнакомцем в нелепой, широкополой шляпе…

Да, был такой незнакомец, совсем еще в общем мальчишка, и был такой вечер, пронизанный ледяным сентябрьским холодком.

Но странное дело, сейчас, через двадцать лет, кажется, что именно этот холодок, заставлявший неудержимо вздрагивать ее плечи, руки, колени, придал тогда всему отчетливую чистоту и четкость. Теперь ей казалось, что она понимала тогда, что с этого вечера начинается все самое главное в ее жизни. Прикосновения его холодных пальцев не оскорбляли ее, не вызывали того яростного отвращения, которое неизменно возникало прежде, если случалось нечто подобное. Это были совсем чужие руки, но ее тело тянулось навстречу их прикосновениям, приникало к этим вздрагивающим, ледяным, настойчивым ладоням, словно всегда ждало именно их. И в этом безволии была особая сладость — сладость полной потери себя, никогда не испытанная радость своей безоглядной и безграничной подчиненности другому.

Что было потом, после этого сентябрьского вечера? Первые месяцы узнавания и такого же безоглядного влечения друг к другу. Первые ссоры, первое непонимание. Всякое было. Десять лет в маленькой комнате за Таганкой. Плачущий по ночам в своей кроватке Анисим. Трудный, неналаженный быт первых лет. Общие друзья, общие волнения и тревоги. Совсем простые, совсем людские радости и огорчения. И конечно же счастливое ожидание перемен и никогда не покидающая уверенность, что главная жизнь еще впереди…