Димов бродил взад-вперед, убивая время, и острый, горький запах вокзала — запах всех вокзалов мира, запах надежд, расставаний, человеческой неустроенности, неизвестного будущего или уходящего навсегда прошлого, — раздражая ноздри, исподволь проникал в него, в тайные глубины его существа.

К перрону медленно подползла пустая электричка, та самая, на которой он должен был уехать на дачу. Тут был тупик, и передний вагон почти уперся своей огромной выпученной фарой в крайний в ряду киоск. Зеленое с красной полосой, странное железное чудище, дышащее раскалившимся на солнце металлом, встало над маленьким хлипким сооружением из голубого пластика и стекла.

Димов бросил окурок в урну и не торопясь пошел вдоль вагона. Его обгоняли, задевая на ходу плечами, каменно набитыми рюкзаками, локтями.

Димов отошел в сторону и встал, прислонившись к столбу. Маршрут у электрички был короткий, и непонятно было, почему каждый норовил проехать его обязательно сидя. У Димова не было сил и желания лезть в толпу. Сейчас ему больше всего на свете хотелось тишины и покоя. Дремавшая в его душе боль вытягивала силы. Он стоял у столба и смотрел на торопящихся мимо людей с рюкзаками и сумками. И вдруг поймал себя на том, что невольно ищет среди чужих, потных, усталых лиц лицо Оли. И отчаяние, в один миг разметав вялые, отвлеченные мысли, снова охватило его.

Оля знала, с какого вокзала он уезжает на дачу. Иногда она провожала его. И было бы вполне в ее характере, если бы сейчас, вопреки всему, она вдруг появилась в толпе, припала бы на секунду теплой щекой к его груди и заговорила так, словно ничего не произошло и она просто, как это бывало и раньше, пришла проводить его.

Случалось, что они жестоко ссорились и разъезжались в разные стороны. А потом Оля, обогнав на такси его троллейбус, неожиданно входила на остановке, пробивалась к Димову сквозь толпу, ласково и требовательно втискивала свою руку в его ладонь так, словно никакой ссоры и не было.

Вконец обессилев, он стоял, прислонившись к столбу, с отчаянием и надеждой пробегая взглядом по чужим лицам. И ждал чуда. И понимал, что чуда не будет… Нетерпеливый, шумный, по-вокзальному взбудораженный людской поток иссяк. Перрон вдоль поезда опустел. До отхода электрички остались считанные секунды.

С усилием оторвавшись от столба, Димов шагнул к ближайшему вагону. Прежде чем войти в тамбур, оглянулся. Нет, чуда не произошло.

Двери с шипением закрылись. Димов остался стоять в тамбуре. Глядя в маленькое, без стекла, окно в дверях вагона, он вспомнил, как всего несколько часов назад из совещательной комнаты суда он смотрел в открытую форточку на сидящую в палисаднике с книгой Олю и ему казалось, что он смотрит на нее из окна поезда, который должен вот-вот тронуться и уйти навсегда.