Он снял очки и тщательно, с излишней тщательностью, протер их. Он чувствовал, что лицо у него сейчас мертвенно бледное, и мельком подумал: разве можно почувствовать, что лицо у тебя побледнело? Оказывается, можно.

Он сказал сегодня Оле: «Если мне брезжит впереди какая-нибудь неприятность или горе, я всегда точно знаю, что мне предстоит пережить и через что пройти, пока я не поборю эту неприятность или не примирюсь с ней и не успокоюсь. Называется — жизненный опыт…»

Сейчас он отчетливо понимал, что бессмысленно сопротивляться боли, которая жила внутри него. Она не кончится ни сегодня, ни завтра, ни, может быть, через год. И все равно придется пережить всю предназначенную боль полной мерой, и только тогда она постепенно стихнет. Ее не задавишь случайными мыслями, она будет вспыхивать вновь и вновь, подстерегая его каждую секунду, оглушая внезапными ударами в самое неподходящее время. И, может, разумней пойти ей навстречу, дать ей сразу заполнить всю душу. Выпить все предназначенное залпом, а не увиливать трусливо, загоняя боль в отдаленные уголки души?

И не надо было, обманывая себя, суматошно метаться взглядом по чужим, мелькающим мимо лицам в жалкой надежде вдруг увидеть ее лицо. Он ведь знал, что этого не будет. И не надо сейчас в трусливой попытке облегчить, отсрочить боль, в полутайне от самого себя надеяться, что завтра, выглянув в окно совещательной комнаты, он, как сегодня, увидит Олю сидящей на скамейке в палисаднике как ни в чем не бывало, с книжкой в руках.

Что он дал Оле? Полтора года тайной, неустроенной любви, которую необходимо было скрывать ото всех, встречи в чужих квартирах…

Их любви было унизительно в этих квартирах, среди чужих вещей. В этих квартирах их голоса непроизвольно начинали звучать приглушенно. Чужие вещи источали неприязнь. Они теряли свой исконный смысл: облегчать жизнь человека или украшать ее, служить человеку. Вещи, как преданные псы, существовали для того, чтобы служить только своим законным хозяевам. Но, как хорошо выдрессированные псы, они терпели чужое присутствие, хотя и не могли скрыть неприязни… Если хотелось воды, надо было открыть на кухне  ч у ж о й  шкафчик, взять из него  ч у ж у ю  чашку и почувствовать пальцами ее  ч у ж о й  холодок. А уходя, надо было тщательно уничтожить следы своего пребывания, хотя бы из деликатности, и сделать это с той тщательностью, с какой преступник уничтожает следы преступления.

Были встречи в таких квартирах, где любовь унижалась, а не творилась, и были встречи на скамейках в летних парках, а зимой в метро или случайных кафе. Все это должно было рано или поздно кончиться. И пора наконец взять себя в руки и отпустить Олю, а не цепляться за ее любовь.