— Наконец-то, — сказал он. — С опозданием сегодня, Андрей Александрович. Хотя, конечно, бывает, и позже возвращаешься…

Выглядел Удочкин необычно. Вместо студенческой робы на нем были новый синий костюм, голубая сорочка и даже галстук — серый в красную крапинку.

За все прожитые рядом годы Димов видел его в таком наряде только один раз — несколько лет назад, когда у Удочкина умерла жена. Кажется, это был тот же самый костюм. Обычно старик предпочитал ходить по дачному поселку в обносках, то ли потому, что целыми днями возился по хозяйству, то ли стараясь таким способом прикрыть свое непонятно как скопленное богатство.

— Можно подумать, что ты меня ждал, Егор Макарович, — резко и неприветливо сказал Димов.

— Ага, ждал, — согласился Удочкин.

— Зачем?

Прежде чем ответить, Удочкин внимательно посмотрел в лицо Димову. Он что-то прикидывал в уме, — видимо, хотел предугадать, как Димов поведет себя, когда он ответит на его вопрос.

— Так зачем же? — нетерпеливо повторил Димов.

Но Удочкин продолжал молча смотреть на него. И в его взгляде Димов уловил непонятное сочувствие.

От старика, как всегда, чуть попахивало водкой. Но он был трезв. И выглядел в своем парадном костюме и при галстуке неожиданно жалко и беззащитно. Большие, расплющенные многолетней тяжелой работой руки с толстыми пальцами беспомощно свисали из коротковатых рукавов, пиджак был узок в поясе и плечах и налезал на шею Удочкина горбом. Удочкин в этом наряде уже не был крепким, литым, напористым человеком без возраста. Он был просто очень старым человеком. И Димов подумал, что старики часто становятся жалкими, когда надевают свои парадные одежды, наверное, потому, что эти одежды бывают обычно сшиты много лет назад, и когда их надевают потом на постаревшее за годы тело, они неумолимо подчеркивают в человеке то, что сотворила с ним за прошедшее время жизнь.

Но Удочкин сам смотрел на Димова с сочувствием, проникновенно и благожелательно. А потом спросил неожиданно:

— Что это с тобой, Андрей Александрович? С лица ты черный. Стряслось что?

— Ты же сам у Зинаиды утром предрекал мне скорую погибель, — раздраженно сказал Димов.

Удочкин поморщился с искренней обидой, по обычной манере подергал толстой, но сейчас гладко выбритой щекой.

— Что это вы все, в самом деле? Днем царица Тамара от меня, как от черного ворона, шарахалась, теперь вот ты… Кстати, плохо ей было днем, бабушке. Внучка моя Ксюша еле-еле ее до дома довела. Хорохорилась днем царица Тамара, жить меня учила, а потом и сникла по этой жаре. А сейчас ничего, сидит на веранде, дымит как ни в чем не бывало. — Он шумно вздохнул всей своей широкой грудью. — Какой я ворон? Просто вид у тебя неважнецкий, Андрей Александрович. Неприятность, что ли?