— Хорошо, — сказал Анисим. — А потом я пойду спать. Можно?
Он встал. Вероника снизу вверх посмотрела на него.
— В кого ты уродился такой огромный?
— Ни в кого, — сказал Анисим. — Наукой еще не разгадано, почему мы все по всему миру выросли такие высокие. Предполагают, что от хорошего питания.
— От хорошего питания вы все выросли строптивые и своевольные. Это уж точно, — сказала Вероника. — Опять будешь ночевать в мешке под кустом?
— Естественно.
— Ты ведь уже взрослый человек. Пора кончать с этим мальчишеством.
— Странно, — сказал Анисим. — Ты всегда напоминаешь мне о том, что я взрослый, именно когда я поступаю не по-твоему, а по-своему. Извини, не вижу логики.
— Ладно, иди, — благодушно сказала Вероника. — У меня своя логика, материнская, и тебе ее не понять.
Когда Анисим ушел, Вероника сказала:
— Ты потакаешь мальчишке, мама, и он совсем разболтался.
Бабка Устя обиженно поджала тонкие губы.
Из комнаты донесся рев болельщиков с мадридского стадиона. Потом телевизор смолк — Анисим выключил его. Но рев болельщиков несся теперь со всех сторон из вечерней тьмы, — видимо, весь поселок засел у бледно мерцающих экранов телевизоров.
— Как прошел день, мама? — спросила Вероника.
— Как всегда, — сказала бабка Устя.
— Ты сегодня неважно выглядишь.
— Я уже лет двадцать неважно выгляжу, — иронически сказала бабка Устя.
Приехав из города, Вероника часа два провозилась с хозяйством. И теперь усталость целого дня навалилась на нее. Она крепко потерла маленькими ладонями лицо, пригладила челку.
— Почему сегодня такой праздник? — бабка Устя кивнула на стол. — Что случилось?
— Ничего, — сказала Вероника. — Я подумала, что жизнь стала однообразной и надо хоть иногда и даже без всякого повода устраивать себе праздники… В субботу я хочу позвать гостей, человек двадцать. Пусть будет шум и гам, как в молодости. Ведь это безобразие: живут рядом, в том же городе, близкие люди, друзья, с которыми прошла вся жизнь, молодость, а теперь не видимся годами. К черту все дела! Всех соберу, устроим детский визг на лужайке, будем печь картошку.