Она обвела глазами комнату: все, как и было, будто вчера уехала отсюда… Печь… Скамейка… Крюк в матице… на нем когда-то висела Стешкина люлька…

— Садись, Марта…

Марта уронила чемодан и упала к Поликарповым ногам.

— Прости, прости… или убей…

Чугай хотел поднять ее, но она прижалась щекой к его колену и плакала. Все-таки Поликарп развел ей руки и легко поднял, усадил. Прихрамывая в одном ботинке, принес Марте воды. Марта долго пила, исподлобья смотрела на Поликарпа, будто боялась: как только оторвется от кружки — случится что-то ужасное.

Чугай закрыл глаза, отошел к дверям и опять посмотрел: Марта. Его Марта! Она немного изменилась, однако это она. Можно подойти, обнять ее, поцеловать в давно забытые губы… Можно кинуть ее на пол и бить, топтать ногами, срывая свою злость, свое горе… Один шаг, один взмах руки, и распластается на полу эта красивая сука, которая разбросала по свету его счастье, его любовь… Будет извиваться, умолять, кричать, но нет пощады за те годы, окутанные колючей проволокой в колонии, за мать, что ослепла с горя, за Стешу, которая забыла слово «мама».

— Бей! — Медная кружка покатилась по полу.

Кого бить? Ту, которую не мог выбросить из сердца? Марту, которая тащила его, полумертвого, по сизому снегу на плащ-палатке? Марту, которая пришла к нему такой чистой и родила дочь?

Дзинь-бам — еще тридцать минут бросили в вечность часы. Кружка на полу. Ботинок почему-то на столе. Обулся, поднял кружку.

— Зачем ты приехала?

— Не знаю… Выгонишь?

— Из своей хаты еще никого не выгонял. Где живешь?

— В Луганске. С ним… У нас есть дочь… Фросинка… А где… где Стеша?

— Не забыла, как звать? Восемнадцать лет прошло… вспомнила.

— Говори — я лучшего не заслужила!

— Стеши нет… Здесь, в Сосенке, у тебя никого нет. Напрасно приехала.

— Почему? Тебя увидела… Прости меня, Поликарп…

— Я не бог. И без моего прощения проживешь.

— А совесть?

— О совести говорить не будем и о грехах… Какой же это грех: полюбила другого и… уехала. Только не надо было убегать. Сказала б мне — разошлись бы по-доброму. Дочь я тебе все равно не отдал бы, ты могла б еще их дюжину нарожать, а сама хоть на четыре стороны…