Она на минуту задержалась у подъезда библиотеки. Вдалеке, на другом берегу, самосвал сбрасывал снег в Москву-реку. Издали он казался игрушечным. А за ними дымили незыблемые трубы Могэса. Присадистые, толстые. Ей вдруг представился черный силуэт женщины, бегущей на фоне красных закопченных труб. У нее туника облепила ноги, в руках знамя, извивается, полощется на ветру. Плакат? Обидно, когда воображение работает по стандарту…

В подвале уже все собрались. Бабка, видно, ушла наверх. Курлычет, повиснув на телефоне, Наденька:

— Тетя Гулечка, тетя Гулечка! Я поставила кефир за окно…

Федор Иванович берет Настю под руку, заводит за полки.

— Настенька, вы человек эрудированный. Расскажите, что там происходит в Судане? Я никак не разберусь.

Интересно, пришел ли Алеша? Она никогда не заходит к нему в комнату. Стесняется Молочкова.

Сегодня с утра ей нужно заполнять карточки. Прекрасная механическая работа. Можно думать о чем угодно.

Бабки нет, а в подвале тихо. Все как-то изменилось за последнее время. Лика не язвит, хохотушка Леля — грустная, даже Инна притихла, не напоминает о своем ПВХО. А ведь сегодня тридцатое декабря. По идее весь отдел должен был жужжать о встрече Нового года. Насте беспокоиться не о чем. Платье было готово еще позавчера. Длинное, черное с золотом. Ей в нем можно дать года двадцать два. Даже жалко, еще раз надеть не придется. Куда попрешь в платье по пятки? Зато Алеша сможет представить, какой она будет лет через пять. В парикмахерскую ей ходить не надо. Все эти кудряшки так простят. Алеша будет в черном костюме, в том, в каком был на выпускном вечере. Жалко, что они не учились в одной школе. Ах, да вот он! Легок на помине…

Алеша подходит к Леле и очень официально говорит:

— Товарищ Молочков просил выдать подборку аннотаций по немецкой литературе.

И грустная Леля привычно кокетничает:

— А почему он сам не зайдет? Мы соскучились.

Алеша густо краснеет, подходит к Насте:

— Буду ждать на подъезде ровно в пять. Пожалуйста, не задерживайся.

В дверях он сталкивается с Кирой Климентьевной. Она отстраняет его рукой, как предмет неодушевленный, холодно замечает:

— Здесь не проходной двор.

Потом подбегает к своему столу и с непостижимой быстротой начинает рассовывать книги по полкам в разных концах подвала.

— Какой темперамент! — говорит свою любимую фразу Федор Иванович. — Воображаю, как дома под ней кровать трещит!

Леля с наигранным ужасом хватается за голову.

Нет, тут дело не только в темпераменте. Настя уже изучила бабку. Быть грозе. Это грозовое затишье. Она накапливает в себе негодование, и рано или поздно оно обрушится на чью-нибудь голову. Странно, до сих пор она не обращала внимания на посещения Алеши, а сегодня… Неужели же устроит бенефис Насте? Этого еще не бывало.