Не с кем оставить Никиту. Нельзя даже на день бросить работу. По рукам и ногам связана. А он — нет. Он свободный человек. Что там жена и Никита! Однова живем! Это он любил говорить. И она, как дура, поддакивала. Однова живем, друзья-товарищи! Вот мчится тройка удалая… Эх, раз, еще раз, еще много, много раз! Как он любил цыганщину! За голову схватится обеими руками и качается как пьяный.

Домчались.

Нельзя было позволять. Ломать надо было эту отчаянность. Нинка, стерва-склочница, всегда говорит: «Мужчина — враг. Семейная жизнь — война. Выигрывает, кто хитрее и упрямее». Своим умом дошла, книжек не читает. Додумалась и скрутила своего полковника. Приклеила к телевизору. Но неужели же можно так жить, ни на минуту не доверяя?..

Никита взбрыкнул ножками. Совсем раскрылся. Волосики вспотели, закурчавились на лбу. Этот малютка будет жить без отца? Да не может быть! Семен его так любит. Ах, нет таких слов — «не может быть». Все может быть — и чудо и ужас. Все может быть, все может быть…

АЛЕША

АЛЕША

Теперь Алеша возвращался домой с последним поездом. Дома к этому относились с настороженным молчанием. Известно было, что после работы он ходит в читальню, готовится к экзаменам. Но ведь не может быть, чтобы родители не знали, что Ленинка закрывается в десять часов? Об этом молчали. Мама даже заказала ему ключ, чтоб не беспокоил по ночам бабушку. А его не слишком волновала мысль о том, какие разговоры начнутся в доме, когда узнают, где он пропадает. Гораздо чаще, то засыпая, то просыпаясь в пустом вагоне электрички, он старался понять, как это случилось, и удивлялся, что еще раньше, чем в Настю, он влюбился в ее дом.

Старинные и старые вещи, пыль на книжных полках, вечно подламывающиеся ножки стульев и ручки кресел и вечная присказка при этом: «Надо бы позвать Антошу». Антоша — дворник, мастер на все руки, приносил песок для кошек, но столярничал только в крайних случаях, когда позарез нужна была трешка на пол-литра. Зато ветеринар, армянин-блондин, ходил регулярно и делал уколы котятам, заболевшим чумкой. Родители Насти были гораздо старше, чем его родители, а вели себя так, как будто они вдвое моложе. Под вечер отец звонил из клуба архитекторов, приглашал мать на просмотр нового фильма или на лекцию, она быстро переодевалась, вызывала такси и исчезала. В доме наступала тишина. Лишь иногда Глафира Яковлевна, в глубокой задумчивости мывшая на кухне посуду, роняла неожиданно слово: «Пес-коструйка» или «Ша-ля-пин». Во всем доме только Настя умела угадывать таинственный ход ее мыслей.