Мещанин подумал немного, отсчитал деньги, потом поколебался и... пошёл в корчму.

— Клюнуло, — обрадовался Петро.

Минут через двадцать из корчмы выскочили с десяток пропойцев, быстренько купили по бутылке и вернулись.

Ещё через полчаса какой-то человек, по виду слуга духовной особы, купил бутылочку и в переулке передав её тому самому клирику — «мёртвой голове».

— Э-ге-ге, — ощерился Юрась. — Ну, х-хорошо. Теперь я вам покажу... И как святой службе нас отдавать, и камни, и всё.

Через какой-то час пошло и пошло. К Бавтромею валил и валил народ. И дорога у людей была единственная: Бавтромей — корчма.

Под вечер город было не узнать. Напоминал он поле страшного побоища. Люди лежали повсюду: на порогах, на улице, в окнах. И было это страшнее, чем после вторжения татар, когда вырезали они Новагродок под корень. Даже после татар так страшно не было.

Каждый лежал там, где застигла его вражеская сила. В кучах и поодиночке, ничком и навзничь.

И действительно, некому было плакать, ибо все в копне бездыханно лежали. Чересчур ибо понадеялись на силы свои и на силу нового святого патрона.

Спал кустод во вратах. Спала стража на башнях. Даже воевода Мартел спал, бормоча во сне:

— Погублю мудрость мудрецов, и разум разумных отвергну.

Первой воспользовалась этим Магдалина. Просто, словно в свой дом, прошла в замок к единственному трез­вому жителю города, Ратме. Ей почему-то совсем не хоте­лось идти к нему, и всё же она пошла. Она жалела этого юношу, помнила обо всём. И не он ли заплатил волей за то, что упрямо хотел лишь её?

К сожалению, нельзя было выпустить его. Ключник заперся в темнице и налакался уже там. Но она говорила с Ратмой через решётку на двери, говорила, что вынужде­на идти дальше за своей целью, но обязательно вернётся. И плакала. А он (лицо его было словно из кремня) сказал ей, что слышал, как её сегодня хотели убить за него, что никто не склонит его к браку, что он будет ждать.

...А в темноте вздохом святого Ёсипа Аримафейско­го воспользовались и те, которые собрали его.

С мешками они ходили из костёла в костёл, из плебании в плебанию, из церкви в церковь. По пустому, словно вымершему, городу. И мешки их делались всё тя­желее и тяжелее.

Грабили подчистую. За попытку выдать палачу, за попытку потом убить, за то, что суеверно надрались, а сами повсюду кричали о трезвости. Грабили так, что­бы назавтра не с чего было причастить. Потиры, диско­сы, дарохранительницы, лампады, деньги из тайников и кружек, драгоценные каменья. Срывали всё. Пугливый мордач Андрей даже стонал, что погонятся.