Однажды подходили они к небольшой деревеньке в стороне от дороги. Бил колокол деревянного костёла. Тянулись клубами над паровым полем белые облака.
— Знаешь, что за деревня? — спросил Христос у Иуды. — Тут живёт девка — теперь-то она баба, — которую я когда-то любил.
— Когда это?
Христос улыбнулся:
— В прежнее своё короткое явление. Когда сошел посмотреть, что тут и как.
— И правда, что шалбер, — сказал Иуда. — Недаром ищут.
— Ну-ну, я шучу. Когда школяром был.
— Хочешь посмотреть? — спросил Иуда, увидев невыносимую тоску и ожидание чего-то в глазах Христа.
— Надо ли? Продала она меня. Продала Анея. Могла ведь хоть как-нибудь известить, если бы хотела. Не везёт мне... А раньше везло.
— А тянет тебя?
Христос молчал.
— Ступай, — почти грубо предложил иудей. — Мы тебя на площади подождём.
И все они свернули с тракта к деревне.
...Христос пошёл по гуменникам. С мирской площади летел какой-то шум, а ему не хотелось сейчас видеть людей.
Сандалии соскальзывали с межи. Двузубые семена череды цеплялись за хитон. Пахло землей, нагретыми кустами чёрной смородины.
И скоро увидел он знакомый сад и обремененные плодами яблони. Пошёл вдоль них, около забора. Солнце грело в спину. Волновалось ожиданием сердце... Изменила... Давно он не был тут... Да нет, недавно.
И показалось ему: цвели яблони. И сам он, совсем тогда молодой, красивый, нездешний, стоял под ними... И девушка бежала к нему... И сейчас он не знал, та это либо Анея.
...Рассовывая руками тяжёлые ветви, он смотрел на вековой дом, на богатейшие амбары, на островерхий страшный забор вокруг них.
И увидел. Женщина рыхлила гряды. И он не мог узнать, она это или другая. Огрубевшая от вечной жадной работы, которая уже не радость и не проклятие, а — идол, широкобёдрая, согнутая на этой жирной земле, как толстая белая коряга.