— В колодце заброшенном у неё поищите, — це­дила Магдалина (она хорошо знала нравы женщин такого типа). — Видите, отцы святые непорочной ее огласили. За сколько? А может, натурой заплатила? Можно и так. Те козлы согласятся. Девичий венок бедному доброму Ратме. Да тебе бы позорный колпак, да подол обрезать, да — палками! А лучше крест запретить носить, да дерюгу нашить на плащ, лоскуток, да браслет на ногу.

— Да что?! — не нашлась шляхтянка. — Бейте её! За распутство безбожное! На Евангелии в церкви поклянусь!

Они вцепились друг в дружку. Магдалина первым делом сбила с головы Гонории венок. Обе барахтались. И тут какой-то клирик, с жёлтым, как череп, лицом и чёрными глазами, крикнул:

— Стой! Ну! Вы что, у колодца? А между тем она ведь церковь оскорбила! Оскорбила! Слово, которым костёл заступился за невинность этой девушки. Зачем? Околдовав воеводского сынка, жаждала на других свои проступки сбросить. Между тем это одна из самых страшных женщин Городни.

Магдалина могла ещё вытащить знак, ладанку, данную Лотром. Но при всех этого нельзя было делать. Смерть без суда. Почему она заранее не показала её до­миниканцам?

Она поняла, что это все. Теперь ничто не спасет. По­том, на трупе, найдут тот знак; клирика за изобличение и убийство особо доверенного лица, того, которое может повелевать от имени церкви всем, отдадут службе и уни­чтожат. Лучше ли ей будет от этого? Она сложила руки и отступила.

— Распутница! — взвыл народ.

— Бей её!

— Девки, в камни!!!

Камень ударил Магдалину выше виска.

...И тут, услышав шум, Раввуни толкнул Христа.

— Смотри!

— В чём дело?

— Магдалину, кажется, бьют, — пробасил Тумаш.

Побледневший Юрась бросился к толпе. А гурьба уже лезла вперёд, тискалась, выла. Лезли едва не по головам, чтобы добраться вперёд, визжали. Где-то глупым голосом стенала одержимая бесом. Юрась толкал баб, оттягивал за волосы кликуш — и почти напрасно.

Тумаш хорошо понимал, что такое озверевшая толпа, а особенно женская. Он вырвал откуда-то кол и орудовал им. Тут было не до его «рыцарства к дамам». Кол, по крайней мере, отрезвлял, заставлял хвататься за ушибленное и меньше думать о жертве, а больше о том, как исчезнуть.

Камни летели уже градом. Но у кликуш было кро­ваво в глазах от ярости, и они бросали свои снаряды как попало. Магдалина видела белые глаза, разверстые рты, красные лица.

Ещё один камень ударил её в грудь. Потом тре­тий — по голове... Повисла рука. Земля под её ногами ежеминутно гуще покрывалась пятнами. Она закрыла глаза, увидев, как здоровенный монах взнёс балду. И тут кто-то прижался к её груди спиною, закрыл.