— Да вы знаете, за что его взяли, свинтусы вы?! Он, Ильюк, во время «ночи крестов» раненых добивал. Раз­девал их, грабил, мародёрствовал!

Его не слушали! Гурьба лезла по ступеням.

— Так им и надо! Царства Божьего на земле хотели! На имущество лучших руку подняли! Отпускай Ильюка!!!

Выхватили расстригу из рук стражи, стащили с гульбища. Какой-то тёмный человечек поворожил с отмычкой около его запястий, и цепи серебряной змеёй упали на землю. Ильюк поболтал кистями рук в воздухе и внезапно неукротимо, радостно завопил:

— Распни его!

Толпа подхватила:

— Убей его! Убей! Завтра же! У-бей е-го!!! Из мёрт­вых никто не воскресал!

Юстин приказал оставить гульбище.

...Следующих два дня прошли в диком рёве горна, натужном скрипении дыбы, лязге металла, заставляющем до боли сжимать зубы, в скачках тьмы и пламени и во всём таком ином, о чём не позволяет писать душа и на описание чего не поднимается рука.

На третий день после заключительной пытки «жеребёнком» (новый, неаполитанский способ) Братчику вправили руки, смазали всё тело маслом и на носилках отнесли в темницу рады, ибо идти сам он не мог.

Все эти дни и последующие, когда он отходил, Юстин, объявив себя больным, сидел дома.

Многодневные страшные пытки окончились ничем. Мужицкий Христос не подарил им ни единого слова, ни единого проклятия, ни единого крика или стона. Гово­рить можно было на суде. Тут надо было молчать и дока­зывать молчанием. И он доказывал. Отдав в их руки своё сломанное, выкрученное тело, на котором они испыты­вали всю утончённость своего римского искусства, он не отдал им ни грана своей души и только, когда делалось уж совсем нестерпимо, коротко смеялся, глядя им в гла­за. Смех был похож на клокотание. И они понимал, что даже «вельёй» не добьются от него ничего другого.

Накануне дня казни в темницу к нему пришли Лотр, войт Цыкмун Жаба и — впервые за всё время — бургомистр Юстин. Первый — чтобы предложить исповедь и причастить, второй — чтобы присутствовать при этом и потом скрепить своей подписью конфирмацию на смерть. Третий — чтобы спросить о последних желаниях осуждённого, получить частные поручения (вроде: «Платок передайте такой и такой на улицу Грунтваги; поцелуй мой, ибо я любил его, такому и такому; часть денег — на ежегодную мессу по душе моей, остаток — нищим, а одежу мою палачу не отдавать, как то обычай говорит, а сжечь, а палачу заплатить за неё вот этими деньгами, на которые я сейчас плюнул») и провести с узником последний вечер перед тем как отойдёт он ко сну или к мыслям.

...Христос сидел на кровати голый до пояса, накинув лишь себе на плечи плащ. Он зарос, щёки провалились, на груди были красные пятна. Смотрел иронически на Лотра, который изрядный час преклонял колени возле него и вот теперь последний раз талдычил своё предложение: