— И ещё раз говорю, что милости матери-церкви нет границ, что и тебе она не хочет отказать в утешений. Тебе, лже-Христу.

— А я жалею о том, что упало на меня это имя, может, больше вас.

— Это почему? — обрадовался Лотр.

— А так. Каковы бы мои намерения ни были — именем своим вред принёс. Напрасную надежду в сердцах поселил. Дескать, не только в душах, дескать, и на небе может быть доброта.

— Вот видишь, мы её тебе и несём.

— Брось. Сам ведь ты в это ни хрена не веришь. Иначе не была бы такой паскудной жизнь твоя... Ну, перед кем я исповедаться буду? Чем, из чьих рук причащусь? Что, мало было людей, которым вы в облатке яд подавали? Куда ж Бог смотрел? Сделал бы, чтобы в этом угощении яд исчез. А?

— Развязал язык, — буркнул Жаба. — На дыбе так молчал.

— А мы с тобой разные люди. Ты, к примеру, на дыбе такие бы речи да крики закатывал, что дьяволов бы воротило, а тут бы молчал, как олух, ибо ты в умной беседе и двух слов не свяжешь, осляк.

— Братчик... — Лотр очевидно ожидал ответа.

— Не изводи ты, кум, ценных сил, — сказал Христос. — Пригодятся в доме разврата. Ну, ты ведь знаешь мои мысли. И на темницах ваших печать сатаны, и причастие ваше — причастие сатаны, и доброта — доброта сатаны. И вообще, отчего ж это Бог, если он уж такой божественный, темницы для добрых терпит? А если он злой, так зачем он?

Лотр развёл руками. Потом он и Жаба вышли, оставив Юстина в темнице.

— Не надо мне утешение, — уже другим тоном про­молвил Христос. — И причастие из грязных рук. Голый человек на земле без человека. И зачем ему боги?

Светильник бросал красный свет на обессилевший лик Христа и на широкое, иссечённое шрамами, лицо Юстина. Стоял канун месяца вересков, и сквозь решётку повевало откуда-то из-за замка, из-за Немана, теплотой и мёдом.

— Ты знаешь, что тебя сожгут? — глухо спрос Юстин.

— Н-нет, — голос на мгновение осекся. — Думал, виселица.

— Сожгут. Если войт повторит на эшафоте слова о костре. Если что-то ему помешает — найдут иное средство.

— Пускай, — произнёс Христос.

— Боишься? — испытующе спросил бургомистр.

— Ясно — боюсь. Но ведь хоть бы я роженицею причитал — ничего не изменится.

— Я прикажу класть сырые дрова. Чтобы потерял сознание до огня, — буркнул Юстин.