Его способность вычленять в пространстве ряды и группы «сильных» и «слабых» вещей – в том, что казалось столь же однообразным, как сплошной узор обоев, – оставалась загадкой до того вечера, когда студент-адъюнкт (С.-А. – он предпочел остаться обезличенным), намеревавшийся проверить некоторые графики, связанные с метабазисом другого пациента, случайно оставил в пределах досягаемости Мальдуна одну из тех продолговатых коробок с новыми, еще неочиненными цветными меловыми карандашами, одна мысль о которых (Розовый Анадель Диксона!) заставляет память говорить на языке радуг – полированные и окрашенные в свой цвет древесные стволы располагались в спектральном порядке в своем аккуратном жестяном футляре. Детство несчастного Мальдуна не принесло ему ничего, что могло бы относиться к таким иридианским воспоминаниям, но когда его пальцы ощупью открыли коробку и стали перебирать карандаши, на его пергаментно-бледном лице появилось выражение чувственного наслаждения. Заметив, что брови слепого слегка поднялись, когда он провел пальцами по красному карандашу, поднялись еще выше на оранжевом, достигли физического предела на пронзительном крике желтого, а затем сошли вниз по всему остальному призматическому спектру, С.-А. буднично сказал ему, что древесина каждого предмета имеет свой окрас – красный, оранжевый, желтый и так далее, и столь же буднично Мальдун ответил, что ощущаются они тоже по-разному.

В ходе нескольких тестов, проведенных С.-А. и его коллегами, Мальдун объяснил, что, поглаживая карандаши один за другим, он испытывает гамму «ожогов» или «укусов», особых ощущений, чем-то напоминающих вызываемый крапивой кожный зуд (он вырос в деревне, где-то между Ормой и Армой, и в своем полном опасностей детстве часто падал, бедный мальчишка в неуклюжих сапогах, в канавы и даже овраги), и странно говорил об «остром» зеленом жале полоски промокательной бумаги или о влажном и слабом розовом жжении при ощупывании покрытого испариной носа медицинской сестры Лангфорд, самостоятельно сверяя эти цвета с теми, которые исследователи применили к исходным карандашам. Результаты проведенных опытов давали основание полагать, что кончики человеческих пальцев способны передавать в мозг «тактильную транскрипцию призматического спектра», как это явление охарактеризовал Паар в своем детальном отчете Вану.

Когда последний прибыл в клинику, Мальдун еще не вполне оправился от своей очередной прострации, продлившейся дольше всех предыдущих. Ван отложил осмотр пациента и провел восхитительный день, беседуя с группой психологов, внимавших каждому его слову. Он с интересом поймал среди медицинских сестер знакомый прищуренный взгляд Элси Лангфорд, костлявой девицы с лихорадочным румянцем на щеках и выступающими зубами, имевшей какое-то смутное касательство к происшествию с «полтергейстом» в другом госпитале. Он отобедал со стариком Пааром в его апартаментах в Чузе и сказал ему, что хотел бы переправить Мальдуна в Кингстон вместе с мисс Лангфорд – как только бедняга будет в состоянии совершить это путешествие. Бедняга той же ночью скончался во сне, оставив свой удивительный случай висеть в воздухе в ореоле красочной неразрешимости.