Едва он успел подумать об этом, как укрытая простыней статуя со своего мраморного пьедестала попыталась истребовать у него пропуск, но поскользнулась и сверзилась навзничь в заросли папоротника. Не обращая внимания на распростертого бога, Ван вернулся ко все еще дрожавшему «Джолс-Джойсу». Багровощекий Кингсли, старый преданный друг, предложил отвезти его в другой дом, девяносто миль на север, но Ван отказался из принципа и был возвращен в «Албанию».

5

Третьего июня, в пять пополудни, его корабль отплыл из Гавра-де-Грас; вечером того же дня Ван взошел на него в Олд-Гентспорте. Остаток дня он провел играя в теннис с Делорье, знаменитым негритянским тренером, и чувствовал себя разбитым и сонным, наблюдая, как в нескольких змеисто-морских ярдах от правого борта страстное пламя заходящего солнца распадается на зеленовато-золотистые пятна по внешнему склону носовой волны. Наконец он решил завалиться спать, сошел на палубу первого класса, истребил часть фруктового натюрморта, составленного для него в гостиной его каюты, начал проверять гранки эссе, написанного им для фестшрифта по случаю восьмидесятилетия профессора Контрштейна, но бросил это занятие и уснул. К полуночи волнение на море перешло в штормовые конвульсии, но, несмотря на качку и скрипы («Тобакофф» был старой ворчливой посудиной), Ван спал как младенец, и единственным откликом его дремлющего сознания стал увиденный во сне образ водяного павлина, медленно опускавшегося в воду перед кувырком, как ныряющая чомга, – у берега озера, носящего его имя, в древнем царстве Аррорут. Обдумав этот яркий сон, Ван нашел его источник в своей недавней поездке в Армению, куда он отправился поохотиться вместе с г-ном Армборо и его необыкновенно уступчивой и способной племянницей. Желая записать увиденное, он с удивлением обнаружил, что все три карандаша не только скатились с ночного столика, но и ровнехонько выстроились в ряд, кончиками к основаниям, вдоль порога двери смежной комнаты, у противоположной стены, проделав немалый путь по синему ковролину в своей неудавшейся попытке бегства.

Стюард принес ему «континентальный» завтрак, судовую газету и список пассажиров первого класса. В разделе «Туризм в Италии» листок сообщил ему, что некий фермер в Домодоссоле откопал кости и парадную сбрую одного из слонов Ганнибала и что в горах Бокалетто двое американских психиатров (имена не сообщались) скончались при странных обстоятельствах: первый, старший, умер от сердечной недостаточности, а его любовник покончил с собой. Подивившись нездоровому интересу Адмирала к итальянским горам, Ван вырезал эту заметку и перешел к списку пассажиров (приятно увенчанному тем же гербом, который украшал почтовую бумагу Кордулы), чтобы удостовериться, что в нем нет тех, кого придется избегать в ближайшие дни. В списке значилась чета Робинзонов, Роберт и Рейчель, старинные зануды семьи (Боб вышел в отставку после многих лет безупречной службы главой одного из предприятий дяди Дана). Сбегавший вниз взгляд Вана споткнулся о д-ра Ивана Вина и замер на следующем имени. Отчего так сжалось его сердце? Почему он провел языком по своим толстым губам? Пустые фразы, приличествующие всяким важным романистам прошлого, полагавшим, что им под силу объяснить всё и вся.