Он довольно любезно осведомился, куда она, по ее мнению, направляется.

В Ардис, с ним, – последовал быстрый ответ, – навсегда. Дед Робинзона умер в Аравии в возрасте ста тридцати одного года, так что у Вана до него еще целое столетие; она возведет в парке несколько павильонов, чтобы разместить череду его обновляемых гаремов, которые постепенно станут превращаться, в той же последовательности, в дома для престарелых весталок, а затем в усыпальницы. Над ложем дражайшей Кордулы и ее мужа, сказала она, в их роскошном люксе, который Люсетта «выклянчила у них за минуту», висит ипподромная картина «Том Кокс верхом на Бледном Огне», – вот любопытно, как именно она способствует любовной жизни четы Тобаковых во время их морских вояжей? Ван прервал лихорадочную болтовню Люсетты, спросив, имеются ли на водопроводных кранах в ее ванной те же надписи, что и на его: Горячая Резервуарная, Холодная Соленая? Да, воскликнула она, Голодная Соленая, Голодный Старик Зальцман, Горячая Горничная, Коматозный Капитан!

Они снова встретились после полудня.

Большинству пассажиров первого класса тот день, 4 июня 1901 года, проходивший посреди Атлантики, на меридиане Исландии и широте Ардиса, показался малоподходящим для развлечений на открытом воздухе. Ледяные порывы ветра то и дело охлаждали зной лазурного неба, и вода в старомодном бассейне ритмично заливала зеленый кафель; однако Люсетта была девушкой отважной, привыкшей к бодрящим ветрам не меньше, чем к скверному солнцу. Весна в Фиальте и жаркий май на Минотаоре, известном искусственном острове, придали ее конечностям нектариновый оттенок; из-за влаги они казались будто облитыми лаком того же цвета, но когда бриз высушивал ее кожу, снова обретали свой природный тон. С сияющими скулами и этим медным мерцанием на лбу и затылке, проглядывающим из-под тугой резиновой шапочки, она напоминала Ангела в Шлеме на Юконской иконе, чудотворная сила которой, как было принято считать, превращала анемичных белокурых девиц в конскихъ дѣтей, веснушчатых рыжеволосых подростков, отпрысков Солнечного Коня.

Поплавав немного, она вернулась на солнечную террасу, где лежал Ван, и сказала:

«Ты не можешь себе представить —»

«Я могу представить что угодно», возразил он.

«Хорошо, ты можешь себе представить, какие озера лосьонов и реки кремов я вынуждена использовать – в уединении балконов или в глубине пустынных морских пещер, – прежде чем явить стихиям свое тело. Я всегда балансирую на тонкой грани между “загореть” и “обгореть” – или между лобстером и Obst, как пишет Херб, мой любимый художник, – я читаю его дневники, опубликованные его последней герцогиней, они написаны на трех языках вперемешку, и это что-то, я дам тебе почитать. Видишь ли, душка, я бы считала себя пятнистой мошенницей, если бы те небольшие участки моего тела, которые я скрываю на публике, отличались бы цветом от выставленных напоказ».