Почти три дня длилась кутерьма, наконец армейские просочились сквозь подъем на перевал, на холме стало потише. Возле госпиталя я стараюсь не ходить – слышно, как кричат люди.

С перевала спускается осунувшийся и помятый Финдлейсон с полной сумкой писем для Кемпбелла и всех, кому Битти только может приказывать, – работы еще навалом, дорога еще не достроена, а война-то, знаете ли, вовсю идет. На Финдлейсона я натыкаюсь с полным ведром воды – несла Фентону для его темных делишек, – и что вы думаете? Финдлейсон половину выпил, а в оставшееся засунул голову. Ну да, как только ушли тучи, стало жарко. Я скинула свою куртку, хожу в казенной, она лучше проветривается.

Тени с перевала наползают на холм, дело к вечеру, а с перевала почему-то везут не раненых, а вполне здоровых солдат, которые спускаются, выгружаются из вагонов и строятся. Фентон хочет все-таки пробиться наверх – ну, может быть, не со всем своим добром, а хотя бы со своим драгоценным ящиком-камерой, треногой и ящиком с запасными пластинками, так что мы толчемся у места загрузки, хотя здесь, внизу, уже почти стемнело. Он уже говорит не о сегодняшнем, а об утреннем подъеме, когда сверху, издалека, сквозь сгущающиеся сумерки начинают орать люди.

Солдаты, выгрузившиеся и еще только вылезающие из вагонов, мечутся, кто-то отбегает в сторону, кто-то бежит вверх – и тут я вижу, как далеко и высоко, очень медленно, если смотреть отсюда, но неправильно и гораздо быстрее, чем раньше, едет вагон. Из вагона вываливаются люди, пешеходы разбегаются с путей, вагон движется гораздо быстрее, чем другой, который уже почти совсем спустился сверху. Из нижнего вагона тоже начинают на ходу выпрыгивать люди.

Звук удара оттуда, где я стою, кажется негромким. Медленный вагон подскакивает и становится наперекосяк. Куски быстрого вагона отлетают в разные стороны. Отсюда кажется, что недалеко. Я оглядываюсь. Бросить треногу? Фентон меня убьет. Но тут я вижу его самого, замершего с разинутым ртом, бегу к нему, ставлю треногу рядом и лезу по склону вверх. Не знаю, собственно, зачем. Мне совсем не хочется видеть, что там произошло.

Я добираюсь к месту столкновения, тяжело дыша. Вокруг кричат, кто-то командует, кто-то тащит кого-то. Рядом со мной стоит, дрожа, здоровенный офицер и безуспешно пытается расстегнуть себе воротник. Я оглядываюсь и понимаю, зачем я здесь. У самых колес ничком – знакомый затылок, знакомая спина, за которой я бегала несколько дней. Это Битти.

На ощупь он цел. Руки согнуты в понятных местах, ноги вроде бы тоже, шея, кажется, цела. Я осторожно распрямляю ему одну руку, переворачиваю на спину. Дышит? Вроде да. Или кажется? Обе ладони оборваны до мяса, поперек лица ссадина.