— А что сделал твой отец? — вмешиваюсь я, вспомнив про домашнее задание от Сашки, и смело продолжаю. — Прости. Он тоже отравился?

В наступившей тишине становятся слышны звуки, на которые мы, занятые важным разговором, до этого не обращали внимания: тихие чужие разговоры, стук столовых приборов, звон бокалов, быстрые шаги расторопных официантов, легкая музыка из динамиков.

— Нет, — скрипит зубами Никита, немного побледнев, но больше ничего не рассказывает.

Во взгляде отца появляются насмешка и… сострадание, чистое, искреннее, глубокое. Через пару секунд оно исчезает, оставив место только насмешке, легкой, снисходительной.

— Папа! — обращаюсь я к отцу, почувствовав в глубине собственной души безотчетное желание защитить Верещагина.

Стокгольмский синдром? Хронический недосып? Прогрессирующее слабоумие? Выбор не радует.

— Неужели не было версии об отравлении? — продолжаю я. — Ведь была?

— Была, — отвечает отец, по лицу которого проходит тень осуждения моей реакции. — Чтобы спасти и жизни, и бизнес, и репутацию, мы втроем решили придерживаться версии несчастного бытового случая.

— Втроем? — не верит Никита, явно намекая, что он точно знает, чье решение это было.

— Хорошо, — кивает отец. — Хочешь правды — пожалуйста. Наслаждайся! Это было решение Верещагина. Это была его горячая просьба.

— С какой стати? — презрительно фыркает Никита. — Удобно теперь оставить виноватыми во всем Ковалевских и Верещагина! Они же мертвы!

Вяземский кивает Аркадию Сергеевичу, который помогает ему встать, выдвигая стул, и снисходительно говорит Никите:

— Первое: у тебя сутки чтобы вернуть мою дочь по-хорошему.

Никита дергается, но остается сидеть.

— Второе: охотничий домик принадлежал твоему отцу. Новый, на тот момент недавно построенный. Ковалевские остановились там по его приглашению. Как ты думаешь… сынок? Они с собой в обжитый, упакованный всеми удобствами дом сами притащили нитрит натрия и заменили им соль во всех трех хозяйских солонках?

Верещагин недоверчиво замирает, уставившись на моего отца, который целует мне руку, слегка пожимает плечо успокаивающим хозяйским жестом и разворачивается на выход, не прощаясь.

Поднимаю глаза на задержавшегося, чтобы задвинуть отцовский стул, Аркадия Сергеевича. Его элегантный костюм из последней линейки итальянского бренда украшает чудовищный зеленый галстук-бабочка, так знакомый мне по предыдущим «приключениям». Я понимаю, что это сигнал. Мне.

— Пообедаем? — хладнокровно спрашивает Верещагин, отмирая.

— Пообедаем, — послушно соглашаюсь я. — Хотя… Может, я просто догоню отца и уеду с ним? Зачем ждать сутки?