Переполненный лопающимися радужными пузырьками эмоций Мишка чувствовал, что взлетает, уносясь туда, в звездное небо, от одного лишь осознания, как постепенно, вкрадчиво и исподволь Полина становится доступной и покорной, размякая в его объятиях, растворяясь в нем, становясь с ним одним целым вопреки разуму и приличиям.

Вопреки всему…

* * *

Радость от игрушки была недолгой. Не прошло и месяца, как проклял Василий собственную тягу к механизации и прогрессу. Дурацкий телеграф строчил в темпе бешеной лошади, словившей слепня под хвост. Распоряжения из разных мест и инстанций сыпались и путались в углу нечитанным ленточным ворохом.

Чего только ни сочиняло вышестоящее начальство в порыве революционного рвения! Каждый мало-мальски чин, мутной волной перемен вынесенный наверх, норовил придумать и внедрить чего-нибудь этакое «свое» и желательно  позаковыристее.

Дергавшие раньше за душу «СОВ. СЕК.», «в случае неисполнения – расстрел», «под личную роспись» телеграфная машинка  намотала в один пук длинной бумажной ленты, прочитать который, а уж тем более исполнить у Каплицына не было никакой  возможности и – чего уж греха таить – желания.

Поначалу Васька хмуро косился на тараторящую чуть ли не каждый час приблуду, потом начал бурчать что-то навроде «эх, опять, ети ж ее мать!». Позже, когда никто не видел,  гонял по комнате ленточные кусты с грозными приказами, расшвыривая их по углам ногами и приговаривая заполошно «… эвона! Выкуси! Хрена с два вы угадали на ..!»

После таких душевных метаний Васька привычно злоупотреблял. Топил в самогонке нарисовавшуюся по собственной глупости дурацкую семейную жизнь без половых отношений с гордячкой, гадюкой Ганной. Заливал свой страх от потока серьезных угроз, слагавшихся из пляшущих по ленте неровных буковок, старался пьяной дурью забить навалившуюся непривычную  горечь ответственности за все и вся.

Но одна проблема все же решилась-таки  сама собой.

По пьяной лавочке, прочитав очередное «донести всем сопутствующим органам, ла-ла-ла – расстрел», Васька, не совладав с выплеском дремучей ярости, выдрал вращающее бронзовыми кругляшами  чудовище из проводов и, не долго думая, фиганул предмет былой гордости прямо в сводчатое окно панской усадьбы.

Телеграф жалобно звякнул, запоздало моля о снисхождении, хлопнулся о каменный двор и раскатился жалкой грудой затейливых финтифлюшек. Каплицын схватился было за голову, но тут же отметил, что выход злости таки принес пусть  временный, но покой, в истерзанную прогрессивным бюрократическим аппаратом загульную  Васькину  душу.