— Да. Думаю, в глубине души ты уже знаешь, Хлоя. Я не могу это объяснить. И не хочу таким быть. Но он что-то сделал со мной в подвале, пока я спал. Звучит безумно, но когда я испытываю к людям сильные чувства… я причиняю им вред. — Он смотрит на меня. — Коди не убежал, Хлоя. И Ноэль…

У меня по спине бегут мурашки. Смотрю на дверную ручку. До меня впервые доходит, что здесь происходит. Он не болен заразой вроде гриппа и не наказывает меня. Он запер дверь, чтобы уберечь меня.

— Ноэль, — говорю я. Это как очнуться ото сна, отличить реальное от нереального. Тот коп, что спрашивал меня про Ноэль и про сердечный приступ… И все эти годы между смертью Ноэль и сегодняшним днем. Вот почему он держался на расстоянии. Когда вернулся, когда оставался дома. Вот почему. Я постоянно задавалась этим вопросом, а теперь поняла. Мне словно имплантировали в мозг новый язык, и я бегло говорю на нем, не приложив усилий для обучения. Я знаю его, но не понимаю, как это произошло.

— Хлоя, — произносит он.

Я киваю.

— Ты рассказывал, как твоя мама теряла сознание и отец постоянно чувствовал слабость. Это из-за тебя?

— Да.

Я на секунду отвожу взгляд от Джона. Впервые в жизни боюсь его. Знаю, что у меня к нему много вопросов, но сейчас я могу лишь представить Джона перед его домом. Он и я, и у меня мокрые волосы, и земля уходит из-под ног, и я зла на весь свет, что он лишает нас этого мгновения, этой радости, этих объятий.

— Он оставил мне книгу. «Ужас Данвича». Я не смог понять зачем. Понял только, что он превратил меня в монстра.

И как-то сразу страх исчезает. Я знаю, кто такой Джон и кем он быть не может. Смотрю на него.

— Джон, ты не такой. Ты не монстр. Что бы он с тобой ни сделал, мы сумеем это исправить.

— Я не знаю как, Хлоя. Я долгие годы пробовал. Ради тебя. Я с ума сходил, все думал, что, если бы рассказал о своих чувствах раньше, если бы у меня хватило смелости, ничего бы не случилось. Блэр не поймал бы меня. И мы с тобой…

Представлять, как он скитался в лесах, это уж слишком, и я отгоняю от себя это видение. Я говорю, что виноваты мы оба. Я нервничала из-за того, что неожиданно стала кому-то дорога, и не знала, что с этим делать. Я оказалась не готова к тому, что кто-то считает меня такой удивительной.

— Мне не хватило смелости услышать это, — говорю я.

Вот так всегда. Когда мы общаемся в Сети, я болтаю без умолку. А когда оказываемся в одной комнате — молчим. Так было в том домике. Наше молчание нельзя назвать неловким. Оно тяжелое, вязкое. Оно — наше понимание того, откуда мы оба.