Он поднял свою шляпу и поклонился; при свете лампы она видела, что он улыбается – зубы сверкнули под ниточкой усов. Он не был пристыжен, его позабавило то, что она сказала, и теперь наблюдал за нею с обостренным, тревожащим интересом.
О, мерзкий! Скарлетт резко повернулась и пошла в дом. Она взялась за дверь, чтобы хлопнуть ею как следует, со стуком, но крючок, который удерживал дверь в открытом положении, оказался слишком туг. Она чуть не задохнулась, сражаясь с неподатливой железкой.
– Разрешите мне? – спросил Ретт учтиво.
Чувствуя, что, пробудь она здесь еще хоть минуту, ее хватит удар, Скарлетт вихрем взлетела по лестнице. Уже на верхней площадке она услышала, как со всего размаха бухнула дверь – это Ретт, услужливый человек, хлопнул за нее.
Глава 20
Глава 20
Когда жаркий, грохочущий август подходил к концу, обстрелы внезапно прекратились. На город пала тишина – поразительная, ошеломляющая. Соседи, встречаясь на улице, поглядывали друг на друга неуверенно, угнетенные неизвестностью, сокрытой от них угрозой. Спокойствие после ревущих дней не принесло облегчения напряженным нервам, но – если это вообще возможно – натянуло их еще туже. Никто не знал, почему умолкли батареи врага. С позиций никаких новостей не поступало, кроме того, что войска снимаются в больших количествах, оставляют свои траншеи у города и выступают в южном направлении – оборонять железную дорогу. Никто не ведал, где идут сражения – если идут – и на чьей стороне перевес в бою – если вообще завязался бой.
Да и какие новости по теперешним временам? Только если кто что скажет. Мало бумаги, мало чернил, мало людей, газеты с началом осады перестали выходить вовсе, зато появились невесть откуда и поползли по городу дичайшие слухи. В этой грозной немоте толпы народу стали штурмовать штаб-квартиру генерала Худа, требуя информации; люди собирались тучами у телеграфа и на вокзале, ожидая вестей, добрых вестей. Ведь всем хотелось поверить, что молчание шермановских пушек означает только одно: янки отступают, а конфедераты гонят их обратно по дороге на Долтон. Но вестей не было. Никаких. Не гудели телеграфные провода, ни один поезд не прибыл с юга по единственному оставшемуся участку пути, почтовая связь прервалась.
Осень, пыльная, удушающе знойная, подбиралась к оцепеневшему от внезапной тишины городу, добавляя тяжести истомленным тревогой сердцам. Для Скарлетт, до безумия жаждавшей узнать хоть что-нибудь о «Таре», но все же старавшейся сохранять бодрый вид, осада представлялась извечной данностью, как будто всегда так было, от начала времен; казалось, она всегда так и жила – с гулом и грохотом канонады в ушах, пока не пала на них на всех эта зловещая тишина. А меж тем с начала осады прошло всего тридцать дней. Тридцать дней осады! Город, окольцованный траншеями и буграми красной глины; монотонное, безостановочное буханье батарей; длинные вереницы санитарных карет и воловьих упряжек, а за ними кровавый след в дорожной пыли – путь к госпиталю; уставшие до полного бесчувствия похоронные команды вытаскивают едва остывшие тела и сгружают их, как дрова, в бесконечные ряды мелких канав. Только тридцать дней!