Плавная речь лилась во тьме, Скарлетт слышала слова, но они не укладывались в сознании. Она устало пыталась свыкнуться с жестокой правдой, что он сейчас бросит ее здесь одну, а впереди – янки. В голове крутилась одна мысль: «Он меня оставляет. Он уходит». Одна мысль – и никаких эмоций.

Его руки обняли ее за талию и за плечи, она ощутила твердые мышцы его бедер у своего тела, пуговицы его сюртука вдавились ей в грудь. Какие-то новые чувства, смятение, испуг затопили ее жаркой волной, уводя от реальности – время, место и обстоятельства вдруг перестали существовать для нее. Она сделалась мягкой и податливой, как тряпичная кукла, она висела у него на руках, слабая и безвольная, а крепкие, сильные руки ее поддерживают, и это так приятно…

– А теперь вы не хотите переменить свое мнение о том, что я сказал месяц назад? На свете нет сильнее стимулов, чем опасность и смерть. Будьте же патриоткой, Скарлетт. Подумайте, с какими приятными воспоминаниями вы могли бы послать солдата навстречу смерти.

Он уже целовал ее, усы щекотали и покалывали ей рот, целовал без спешки, горячими медлительными губами, как будто у него целая ночь впереди. Чарлз никогда не целовал ее так. И никогда от мальчишеских поцелуев Тарлтонов и Калвертов ее не бросало то в жар, то в холод, не повергало в трепет, вот как сейчас. Он запрокинул ей голову, немного отклонил назад, и губы его отправились в путешествие вдоль горла, туда, где камея скрепляла баску лифа.

– Сладкая, – шептал он, – милая…

Она различила в потемках смутные очертания фургона и услышала дрожащий, плачущий голосок сына:

– Ма-амочка! Уэйду стра-а-ашно!

В затуманенное, поплывшее сознание вернулся рассудок – мгновенно и грубо вернулось все то, о чем она в какую-то минуту совершенно забыла. А теперь она вспомнила, что ей тоже страшно и что Ретт оставляет ее, оставляет ее одну, чертов хам! И что хуже всего, он еще имеет наглость стоять тут посреди дороги и оскорблять ее непристойными предложениями! Непревзойденный нахал! Неистовая ярость вспыхнула в ней и придала сил. Она распрямила спину и одним рывком вывернулась из его объятий.

– Ах ты, гад! – крикнула Скарлетт, стараясь придумать, как бы похуже, похлестче обозвать его, ведь слышала же она, как Джералд поносил мистера Линкольна, Макинтошей и своих упрямых мулов, но те слова не годились. – Подонок, трус, скунс вонючий, вот ты кто!

Но совсем уж сокрушительного слова найти не удавалось, тогда она размахнулась и, собрав оставшиеся силы, залепила ему звонкую оплеуху, причем попала по губам. Он отшатнулся, непроизвольно поднес руку к лицу.