– Я?.. Я сумею там проехать, я?

– Да, вы. Именно. – Голос был груб.

– Но, Ретт… А вы? Разве вы не собираетесь везти нас в «Тару»?

– Нет. Я собираюсь здесь вас покинуть.

Что за дичь! Совершенно сбитая с толку, она посмотрела на мертвенно-серое небо над головой; на темные массы деревьев по бокам, сжимающие их наподобие тюремных стен; обернулась к перепуганной кучке беспомощных существ в фургоне и наконец перевела взгляд на него. Уж не безумна ли она сама? А может быть, она не так поняла, недослышала?

Вот теперь он усмехнулся. В слабом свете ей только и было видно что блеск его белых зубов да прежнее глумливое выражение глаз.

– Вы нас оставляете? И куда же вы направляетесь?

– Я направляюсь, моя прелесть, в армию.

Она вздохнула с облегчением и досадой. Нет, ну самое время шутить! Ретт – в армии! После того, что он говорил насчет тупых дураков, которые отдали жизнь, купившись на барабанную дробь и призывные речи ораторов. Про глупцов, которые пошли убивать друг друга, чтобы люди мудрые могли делать деньги.

– Ох, я готова придушить вас! Надо же было так меня напугать! Ну, все, поехали.

– А я не шучу, дорогая моя. И мне больно, Скарлетт, что моя жертва не подняла ваш боевой дух. Где же ваш патриотизм? Где любовь к Нашему Славному Делу? А ведь у вас появился редкий шанс напутствовать воина: велите мне вернуться со щитом или на щите. Только напутствуйте быстро, а то мне нужно время, дабы произнести бравый спич перед отбытием на театр военных действий.

Его протяжная, манерная речь вязла в ушах. Просто тарабарщина! Он над ней издевается, это ясно. Но вот что странно – он издевается и над самим собой, и это тоже было ей понятно. О чем он тут вообще рассуждает? При чем здесь патриотизм, щиты какие-то, бравые спичи? Быть не может, чтобы он на самом деле об этом думал. Невероятно, чтобы он мог так легко, так жизнерадостно ни с того ни с сего заявить, что бросает ее. Оставляет здесь, на темной дороге, с умирающей, может быть, женщиной, со слабеньким новорожденным, с глупой черной девчонкой и перепуганным ребенком, оставляет их всех на нее, когда кругом бои, дезертиры, янки и бог знает что еще.

Однажды, когда ей было шесть лет, она упала с дерева, хлопнулась плашмя, животом. Она до сих пор помнит ту тошнотворную, полуобморочную минуту, когда казалось, что душа рассталась с телом, и неизвестно, вернется ли обратно. Сейчас, глядя на Ретта, она испытывала то же, что и тогда. Она была не человек – просто бездыханное, оглушенное тело. И такое ощущение, что вот-вот вырвет.

– Ретт, вы меня разыгрываете!