– Да, мэм.

– Дальше. Как насчет кукурузы и хлопка, Порк?

– Кукуруза? Господи спаси, мисс Скарлетт, они же коней своих пасли в кукурузе, а что кони не потоптали и не поели, то увезли с собой. И пушки свои, и фургоны тоже возили через поля, прямо по хлопку, пока весь не примяли. Только и осталось несколько акров вон там, на дне сухого ручья, они не приметили. Но там хлопка всего ничего, три тюка, около того.

Три тюка. Скарлетт представила себе десятки, сотни тюков, которые «Тара» давала в один урожай, и голова у нее разболелась еще сильней. Три тюка. Чуть больше, чем эти нищие Слэттери обычно выращивают. В довершение всех бед еще вопрос налогов. Конфедератское правительство берет налоги хлопком взамен денег, но трех тюков не хватит даже на налоги. А то, что негры с полей разбежались, и хлопок вообще некому собирать, с этим Конфедерация мало считается.

«Ладно, об этом я тоже не буду думать, – сказала она себе. – Налоги в любом случае не женское дело. Па обязан заботиться о таких вещах, но па… Нет, о папе я сейчас думать не буду. Просвистела Конфедерация свои налоги. Ищи теперь ветра в поле. А вот что нам сейчас нужнее всего, так это раздобыть съестного».

– Скажи-ка, Порк, кто-нибудь из вас был в «Двенадцати дубах» или у Макинтоша? Не смотрели там на грядках?

– Нет, мэм! Мы из «Тары» никуда. Янки могут напасть.

– Я пошлю Дилси в усадьбу Макинтоша, может быть, ей и попадется что-нибудь. А сама пойду в «Двенадцать дубов».

– С кем, детка?

– Сама по себе. Мамми должна быть при девочках, а мистер Джералд не может…

Порк устроил шумную акцию протеста, чем довел ее до белого каления. Говорил, что в «Двенадцати дубах» могут оказаться янки или беглые негры, пугал прочими ужасами, утверждал, что ей нельзя идти одной.

– Все, с меня довольно, Порк. Скажи Дилси, чтоб отправлялась немедленно. А вы с Присси идете на болота за свиньей, – проговорила она быстро и развернулась.

Мамми обычно вешала свой старый чепец от солнца на крючок у заднего крыльца, тут он и висел, выгоревший, но чистый, и Скарлетт надела его, вспомнив, словно часть другого мира, дивную шляпку с зеленым кудрявым пером, которую ей привез Ретт из Парижа. Она прихватила большую плетеную корзину и сошла с крыльца. Каждый шаг отдавался в голове – похоже, позвоночник вознамерился просверлить череп насквозь и выйти через макушку.

Красная, прокаленная на жаре дорога к реке вела через погубленные хлопковые поля, там не было ни единого дерева, тени взяться неоткуда, солнце било сквозь чепец, словно он был сшит из прозрачного тарлатана, а не из плотного, простеганного ситца. Пыль висела в воздухе, набивалась в нос, в горло, и скоро Скарлетт поняла, что если ей понадобится заговорить, то раздастся скрип несмазанной телеги. Дорогу прорезали глубокие колеи и выбоины – тут прошли на конной тяге тяжелые орудия; края водосточных канав по обеим сторонам тоже были искромсаны и обрушены колесами. Хлопчатник весь поломан, примят, утоптан конницей и пехотой, оттесненными с узкой дороги артиллерией. Они прошли по зеленым кустам, смешав их с землей. И повсюду валялись обрывки упряжи, солдатские фляги, продавленные ведра, синие кепи, пуговицы, драные носки, окровавленное тряпье – обычный хлам, что остается после армейского похода.