Пути назад нет, значит, она пойдет вперед.

…И через пятьдесят лет по всему Югу женщины с жесткими глазами все еще будут всматриваться в былое, в ушедшие времена, думать о погибших мужчинах, пытаясь оживить воспоминания – пустое и болезненное занятие; свое несчастье они будут нести с горьким достоинством – ведь у них есть эти воспоминания. Но Скарлетт никогда не будет смотреть в прошлое. Она запретила себе.

В последний раз она обвела взглядом почерневшие камни, и в последний раз ей предстало видение «Двенадцати дубов» во всем былом великолепии – богатый и гордый дом, символ знатного рода и образа жизни. Она отвернулась и пошла по дороге к себе в «Тару», а тяжелая корзина с каждым шагом все сильнее врезалась ей в руку.

Голодная боль опять стала грызть пустой желудок, и она сказала громко:

– Бог мне свидетель, никаким янки меня не сломить. Я через все пройду, все переживу, а когда это закончится, я никогда больше не буду голодать. Ни я, и никто из моих близких. Надо будет украсть или убить – Бог мне свидетель, я все сделаю, но голодать я не буду никогда.

В последующие дни «Тару» вполне можно было бы сравнить с необитаемым островом Робинзона Крузо – так здесь было тихо, так далеко от остального мира. Этот «остальной мир» находился всего-то в нескольких милях, но точно так же можно сказать, что «Тару» отделяют от Джонсборо, Фейетвилла, Лавджоя и даже от соседних плантаций тысячи миль бушующих волн. Старая лошадь испустила дух, и они лишились единственного средства передвижения, а преодолевать пешком эти изматывающие красные мили ни у кого не было ни времени, ни сил.

Иногда, ломая спину в трудах ради пищи, крутясь в непрестанных заботах о трех больных девушках, Скарлетт ловила себя на том, что невольно напрягает слух, пытаясь уловить привычные звуки: пронзительный смех негритят, скрип воловьих упряжек, везущих работников с поля домой, громоподобный топот Джералдова жеребца, скачущего через выгон, постукивание колес соседского экипажа на подъездной аллее и веселые голоса гостей, заглянувших поболтать на закате. Но вслушивалась она напрасно. Дорога лежала тихая и пустынная, и ни разу клубы красной пыли не возвестили приближение гостей. «Тара» была островом в море зеленых покатых холмов и красных полей.

А где-то существовал мир, в котором люди жили семьями в своих домах, спокойно ели и спали под родным кровом. И где-то девушки в трижды перелицованных платьях задорно флиртовали и пели «Вот кончится война» – точно так же, как и она сама, причем совсем недавно, каких-то несколько недель назад. А где-то еще идет война, бухают пушки, горят города, и мужчины гниют заживо в тошнотворно-сладкой гангренозной вони госпиталей. И где-то босоногая армия в грязных домотканых обносках совершает переходы, сражается, спит на ходу, голодная и бесконечно усталая – той усталостью, какая приходит, когда пропадает надежда. Где-то зеленые холмы Джорджии стали синими от мундиров янки, упитанных, сытых янки на лоснящихся, гладких, кукурузой кормленных конях.