У заднего крыльца одной хижины она нашла короткую грядку редиски, и внезапно на нее напал голод. Редисочка, сочная, остренькая, как раз то, что требует желудок. Наскоро обтерев редиску о край юбки, она откусила половину и второпях проглотила. Редиска ей попалась старая, жилистая и такая горькая, что защипало в глазах. И не успел этот кусок дойти куда нужно, как пустой желудок оскорбился и устроил бунт. Она легла на землю, и ее вывернуло наизнанку. От хижины потянуло слабым специфическим духом негритянского жилища; это вызвало еще один приступ тошноты. Не в силах бороться, Скарлетт корчилась все в новых позывах, пока деревья и дома не закружились над головой в диком хороводе.

Прошло немало времени, а она все лежала щекой на земле, мягкой и утешительной, как подушка. Душа ее блуждала где-то, в сознании мерцали смутные, неопределенные мысли. Она, Скарлетт О’Хара, лежит позади негритянской хижины, среди развалин, совершенно разбитая, слабая, и никто в целом свете об этом не знает, и никому до нее нет дела. А если б кто и узнал, все равно бы не стал переживать, потому что у каждого своих хлопот полон рот, не хватало еще о ней беспокоиться. И надо же, чтобы все это случилось именно с ней, со Скарлетт О’Хара, которая никогда своих рук ничем не утруждала, даже разбросанных чулок с полу не поднимала, лент на туфельках сама не завязывала, а если голова немного заболит или дурное настроение одолеет, то это уж непременно становилось предметом забот, хлопот и стараний всячески ей угодить.

И пока она так лежала в прострации, слишком слабая, чтобы отогнать воспоминания и тревоги, они обрушились на нее, окружили со всех сторон, точно грифы в ожидании смерти. И не было больше сил сказать: «Я подумаю о маме, о папе, об Эшли и об этой разрухе потом, позже… Да, позже, когда смогу это выдержать». Сейчас она не могла этого выдержать и все-таки думала, вне зависимости от своей воли. Мысли кружили над ней, взмывали ввысь и круто падали, вонзаясь когтями и клювами в истерзанную душу.

Не ощущая течения времени, она лежала недвижно, лицом к земле, под палящим солнцем, вспоминая былые события и ушедших навсегда людей – вместе с ушедшей навсегда жизнью – и всматриваясь в темную перспективу неведомого будущего.

Когда же она наконец встала и вновь увидела черные останки «Двенадцати дубов», голова ее была высоко поднята и неуловимо изменилось лицо: что-то из него исчезло, может быть цветение юности и нераскрывшаяся нежность.

Что прошло, то прошло. Кто умер, тот умер. Прощай, ленивая роскошь прежних дней, тебя не вернуть. Пристраивая поудобней тяжелую корзину себе на руку, Скарлетт наводила порядок в своей душе и определялась со своей собственной жизнью.