– Иди в постель, – бросила она через плечо. – Не пойдешь, так тут и скончаешься. Я сама здесь помою и приберусь, только закопаю этого.

– Я смогу. Я лоскутным ковриком… – прошептала Мелани, глядя больными глазами на лужу крови.

– Отлично, вгоняй себя в гроб, мне-то что. Если кто-то из наших вернется до того, как я там закончу, подержи их в доме. Да, и скажи, что к нам приблудилась лошадь, неизвестно откуда.

Мелани дрожала у стены залитого солнцем холла и закрывала ладонями уши, чтобы не слышать тошнотворных глухих ударов, когда голова мертвеца пересчитывала ступеньки заднего крыльца.

Никто не допытывался, что это за лошадь да откуда взялась. Ясно же, потеряла хозяина во время недавних сражений, вот и отбилась. Зато здесь все были рады такому подарку судьбы. Убитый янки лежал в мелкой яме, вырытой Скарлетт под зеленой беседкой. Стойки, на которых держалось густое переплетение виноградных лоз, давно подгнили, и ночью Скарлетт подрубала их кухонным ножом, пока они не рухнули; зеленая беседка накрыла могилу всей путаницей подпорок, лиан и пышной листвы. Поставить на место столбики было бы ерундовым делом, но это как раз и не предусматривалось планом Скарлетт по восстановлению усадьбы. Если негры и знали, что к чему, то хранили это при себе.

И призрак не вставал из той мелкой могилы, не преследовал ее долгими ночами, пока она просто лежала и не могла уснуть от чрезмерной усталости. Воспоминания не наводили на нее ужас, не вызывали угрызений совести. Она сама удивлялась, почему так. Ведь еще месяц назад она ни за что не смогла бы совершить такое. Прелестная юная миссис Гамильтон, с ямочками на щеках, в танцующих сережках, мило беспомощная в мелочах, – и вдруг одним махом превращает мужское лицо в кровавое месиво и спешно его хоронит в собственноручно вырытой яме! Скарлетт мрачновато усмехалась, представляя себе, какая оторопь напала бы на тех, кто знал ее, от подобной истории.

«Не буду больше об этом думать, – решила Скарлетт. – Дело сделано, и забудем. Только полная размазня его не убила бы. Судя по всему, я несколько переменилась за то время, как вернулась домой, иначе я бы не могла так поступить».

Она не размышляла об этом специально, но в дальнейшем, когда бы ни сталкивалась она с неприятной, трудной задачей, затаившаяся в подсознании мысль придавала ей сил: «Я совершила убийство. Значит, с этим-то уж точно справлюсь».

Перемена в ней произошла более серьезная, чем она сама считала. Твердая оболочка спасительной раковины, которая начала формироваться вокруг ее сердца, пока она лежала, уткнувшись лицом в грядку за негритянскими хижинами, в «Двенадцати дубах», становилась все толще.