Теперь, имея лошадь, Скарлетт могла бы выяснить для себя, что случилось с соседями. С момента возвращения домой она уже тысячу раз бессмысленно мучила себя вопросом: «Неужели мы единственные в целом графстве? Неужели весь край выжжен дотла, а люди бежали в Мейкон?» Воспоминания о развалинах на месте «Двенадцати дубов», усадьбы Макинтоша и лачуги Слэттери были так свежи, что она страшилась узнать правду. Но уж лучше знать самое плохое, чем ничего. Чего гадать-то? И она решила съездить к соседям, в первую очередь к Фонтейнам, не потому даже, что до них ближе всего, а в надежде застать старого доктора Фонтейна. Мелани нужен врач. Она не поправляется, хотя уже должна бы, и Скарлетт пугается ее бледной немочи.

Итак, в первый же день, когда нога поджила настолько, что позволила обуться в туфли, Скарлетт оседлала лошадь янки. Устроившись почти как в дамском седле – одна нога в укороченном стремени, другая согнута вокруг передней луки, – она направилась полями к «Мимозе», заранее ожидая увидеть пепелище.

К ее удивлению и радости, дом оказался цел – стоит себе как ни в чем не бывало посреди мимоз, в своей выгоревшей желтой штукатурке. Горячая волна счастья, счастья чуть не до слез, нахлынула на нее, когда три женщины вышли ей навстречу, подняв радостную суматоху с восклицаниями и поцелуями.

Но вот они угомонились, прошли все вместе в столовую, и Скарлетт ощутила неприятный холодок. Янки не добрались до «Мимозы», поскольку она расположена вдали от главной дороги. Так что у Фонтейнов все сохранилось – и хозяйство, и скот, и провизия. Но «Мимозу» сковала та же странная тишина, что нависла над «Тарой» и над всей округой. Все рабы, за исключением четырех домашних служанок, сбежали, испугавшись приближения янки. В целой усадьбе ни одного мужчины, разве что счесть за мужчину малыша Джо, сынишку Салли, а он едва вылез из пеленок.

В большом доме живут уединенно бабушка Фонтейн, на восьмом десятке, ее невестка, до сих пор именуемая молодой мисс, хотя ей уже за пятьдесят, и Салли, двадцати лет. До соседей далеко, защиты никакой, но, если им и страшно, по виду не скажешь. А может быть, подумала Скарлетт, они просто боятся фарфорово-хрупкой, но неукротимой старухи и не смеют признать перед ней свое малодушие. Скарлетт и сама ее остерегалась, зная по себе, какой зоркий у нее глаз и острый язык.

Среди трех женщин, не родных по крови, разделенных возрастом, существовало тем не менее душевное согласие, а общие переживания сплотили их. Все они носили траур – перекрашенные дома платья, во всех жила скорбь, тревога и горечь – та горечь, которая не проявляется в нытье и жалобах, но проглядывает в улыбке и приветливых словах. Их рабы разбежались, деньги обесценились, молодая мисс овдовела – ее муж, доктор Фонтейн-младший, умер от дизентерии в Виксбурге, один их мальчик, Джо, муж Салли, погиб в Геттисбурге, а двое других, Алекс и Тони, где-то в Виргинии, и неизвестно, живы ли. А старый доктор Фонтейн носится невесть где с кавалерией Уилера.