– Правда?

– Совершенно. Идите. Я возвращу вашего мужа в палату, когда мы закончим.

– Спасибо вам, доктор Шмидт, – сказала Кейт, вставая. – За все.

Он лишь отмахнулся – мол, не о чем и говорить.

– Это моя работа.

Не переставая улыбаться, Кейт направилась к двери. Она уже почти вышла из кабинета, когда доктор Шмидт вдруг окликнул ее. Она обернулась:

– Да?

– У входа остались некоторые журналисты – может быть, вы позволите сделать заявление о состоянии вашего мужа? Мы бы очень желали, чтобы они ушли.

– Я об этом подумаю.

– Замечательно.

Выйдя из кабинета, Кейт направилась по коридору к лифту.

Был четверг, к тому же довольно поздно, и в кафетерии почти все столики пустовали. Кое-где группами сидели сотрудники больницы; несколько посетителей заказывали еду у стойки. Семьи пациентов было легко отличить от персонала – сотрудники болтали и смеялись, а родственники больных сидели молча, уставившись каждый в свою тарелку, и лишь время от времени поглядывали на часы.

Кейт подошла к окну. Небо снаружи потемнело, налилось стальной тяжестью, вот-вот начнется дождь или снег.

Даже по зыбкому отражению в оконном стекле было ясно, какой усталой, какой измученной она выглядела.

Странное дело: невозможность разделить с другим человеком свое облегчение оказалась еще мучительнее, чем одинокое отчаяние. Раньше она хотела одного – посидеть без движения, стараясь по возможности очистить мозг и не думать о плохом. А вот теперь хотелось смеяться вместе с кем-то, хотелось поднять бокал и сказать этому кому-то, что она всегда верила – все закончится хорошо.

Нет, не просто кому-то.

Талли.

Талли всегда готова была отпраздновать что угодно, в любой момент устроить вечеринку по любому поводу. Она бы не отказалась выпить шампанского и за то, что они успешно перешли на другую сторону улицы, если бы Кейт так захотелось.

Отвернувшись от окна, она села за ближайший столик.