Неподалеку Эвелин фотографировала пастбище на «Полароид». Она сняла с очень близкого расстояния густые и спутанные заросли травы – по словам Эвелин, эти снимки должны были воплощать хаос природы, – а потом сделала общий план открытой всем ветрам равнины – эти снимки воплощали симметрию природы. Вот он, парадокс травы, сказала она Джеку: то, что издалека смотрится монолитным, при ближайшем рассмотрении оказывается бесконечно разнообразным и сложносоставным.

Пожар завораживал Эвелин. Днем она ходила по пятам за командой Лоуренса и фотографировала. Но больше всего ей нравилось ночное зарево: тогда она садилась с акриловыми красками и холстами на соседнем поле и рисовала выразительные пейзажи, сверху освещенные белым светом луны, а снизу рыжими языками пламени, которые лизали мягкие изгибы земли.

Лоуренса забавляло, что работа, которая для него была такой же прозаической, как и любая другая, казалась его дочери настолько волшебной. Мало что забавляло его так сильно. Он улыбался, когда она порхала за спинами фермеров, глядя на мир через «Полароид», и фотоаппарат время от времени щелкал и выплевывал очередную карточку.

– Не понимаю, что ты находишь во всем этом такого интересного, – сказал он.

– Все! – воскликнула она, театрально раскидывая руки. – Огонь! Это первобытная стихия. Он обновляет, он дает жизнь. Он поглощает мертвое, освобождая место для нового поколения. Разве этот символизм не кажется тебе красивым? Разве это не прекрасно?

– Это просто работа, Эви, – сказал он.

– Это просто работа, Эви, – повторила она, комично передразнивая его низкий, монотонный голос. – Пускай работа, но это же не значит, что она не может быть прекрасной.

– Ну раз ты так говоришь.

– Да, я так говорю.

– Ладно, – согласился Лоуренс, кивая и улыбаясь. А потом, видимо, вдруг вспомнил о Джеке. – Я думаю, тебе пора, – сказал он.

И Джек побежал в дом, где обнаружил мать в розовом халате, которая стояла у окна гостиной, выходящего на южную сторону, и наблюдала за происходящим.

– Зачем Эвелин фотографирует траву? – спросила она.

– Символизм.

– Символизм? – переспросила мать, скривившись, – так быстро и легко она начинала раздражаться. – Вечно чего-нибудь выдумает. Это просто поле. Это просто трава.

Они смотрели из окна, как команда разошлась по позициям, наблюдатели заняли свои места в противопожарных полосах, и Лоуренс, все еще разговаривая с Эвелин, слегка мотнул головой в сторону пастбища, мол, мне пора – хорошо знакомый Джеку жест, который его отец повторял бесчисленное количество раз, тихонько выходя из комнаты (поведение Лоуренса в собственном доме, пожалуй, лучше всего можно было описать выражением «постоянная готовность сбежать»), но стоило ему сделать шаг, как Эвелин потянула его за рукав, он остановился и обернулся, а она подошла к нему вплотную, повернула фотоаппарат, подняла руку так, чтобы объектив был направлен на них обоих, и они крепко прижались друг к другу, и Джек представил, как его сестра говорит: «Улыбку!», когда нажимает на кнопку, – даже на расстоянии он видел белый отблеск вспышки, после чего Лоуренс и Эвелин так и остались стоять, прильнув друг к другу и ожидая, когда проявится фотография.