Она кивнула и продолжила мыть столешницу, надавливая на одно и то же место и бесконечно протирая его, и на секунду ему показалось, что разговор окончен, пока она не ответила:

– Это действительно было очень невовремя. Он только что разобрал амбар на ранчо Уинслоу. Теперь у меня валяется все это дерево, и я не имею ни малейшего понятия, что с ним делать.

– Разобрал амбар? Ты о чем?

– Я тебе покажу.

Она вытерла руки, прошаркала к двери и вышла наружу, в яркий холодный октябрьский день, а потом направилась к задней части дома, где, невидимые с дороги, лежали сложенные пирамидой доски – рассохшиеся, поцарапанные и щербатые, покрытые красной краской, которая уже облупилась и выцвела.

– Что это? – спросил Джек.

– То, благодаря чему мы оплачиваем счета.

– Я не понимаю.

– За последние годы многие ранчо были проданы. Прерию перекупают крупные компании, все эти фирмы в Техасе. Они готовы платить миллионы за пастбища Флинт-Хиллс. Дома им не нужны и выставляются на продажу отдельно, и я точно знаю, что люди мечтают растить детей в дорогих их сердцу старых домах, но не могут себе этого позволить. Они проигрывают торги.

– Кому проигрывают?

– В основном городским, которые покупают эти дома для отдыха. Приезжают сюда раз в месяц и рассказывают, как здорово сбежать от всего этого. Из Канзас-Сити, Сент-Луиса, Уичито. Так что почти каждый акр в этом округе теперь принадлежит кому-то, кто в округе не живет. Нам и хотелось бы оставить землю себе, но мы не можем конкурировать с их деньгами.

– Но это все равно не объясняет, откуда доски.

– А, ну да. Все это так злило Лоуренса, что он ходил на ранчо, когда новых хозяев там не было, разбирал амбары и нисколько не переживал по этому поводу. Все равно ими больше никто не пользуется. Он снимал доски до самого каркаса.

– Папа воровал доски? Зачем?

– Он выставлял их на аукцион в интернете. Называл их «подлинной восстановленной древесиной из американской глубинки». Они очень хорошо продавались.

– А, – понуро сказал Джек, представил новые заведения в Уикер-парке, оформленные в стилистике «деревенского шика», и свою собственную новую квартиру в «Судоверфи» с акцентной стеной из амбарной доски, кивнул и, чувствуя себя просто омерзительно, сказал: – Ясно. Наверняка это сейчас модно.

– Хотя мы никогда не могли понять почему, – продолжала она. – Городские это просто обожают. Может, ты объяснишь?

Джек вдруг задумался, как выглядел бы Уикер-парк отсюда, из Канзаса, из Флинт-Хиллс, с точки зрения его матери, и решил, с горечью глядя на кучу досок – честно говоря, они действительно отличались красивой и выразительной текстурой, – что Чикаго, его нынешний дом, выглядел бы ненасытным. Он выглядел бы как регион, куда перетекли все деньги, рабочие места и люди за счет истощения таких регионов, как Флинт-Хиллс. Джек представил, что Уикер-парк показался бы жителям прерии местом, которое присваивает себе плоды их труда, деньги, землю, даже подающих надежды детей, а вдобавок глумится над трупами их домов, используя эти останки для украшения богатых стен в квартирах богатых людей, гордящихся своим умением перерабатывать отходы для вторичного использования.