– Нет, мам, – сказал Джек. – Я не могу этого объяснить.

Она кивнула и, по-прежнему глядя в точку где-то справа от него, ответила: «Хорошо» тем особым тоном, который означал, что диалог окончен.

– Не буду тебя задерживать. Тебе, наверное, лучше вернуться к своей семье.

– Но я только приехал.

– Я не сомневаюсь, что у тебя много дел. Спасибо за визит. – И помахала на прощание, по-прежнему глядя в землю.

– Серьезно? – сказал Джек. – И это все?

– Посмотри вещи своего отца, если хочешь, пока я от них не избавилась.

– Это все, что ты можешь сказать?

– У меня много дел, Джек. Я должна прибраться в церкви, и написать благодарственные письма всем, кто прислал цветы, и разобраться со всеми этими бумагами, с завещанием, с банковскими счетами, со всей этой чехардой с пенсией. Если ты думаешь, что правительство облегчит мне задачу, то нет, даже не мечтай.

– Тебе помочь?

– Нет. Я сама справлюсь. Одна. Как всегда.

Мать повернулась и, шаркая, двинулась прочь, и Джек чуть было не рассмеялся – настолько абсурдным было ее упрямство. Он, конечно, знал, что не стоит ждать радушного приема, но, честно говоря, надеялся на нечто большее, чем это непробиваемое безразличие. Ему вспомнилось, как она отказалась выходить из комнаты тем утром, когда он уезжал в Чикаго. За годы она ни капли не изменилась.

– Ты до сих пор не можешь простить меня, да? – крикнул он ей вслед. – Спустя столько времени?

Мать остановилась и несколько секунд как будто смотрела куда-то вдаль, на северное пастбище. А потом обернулась, впервые за весь день заглянула ему прямо в глаза, грустно улыбнулась и склонила голову.

– Знаешь, вот эти твои картинки. Фотографии ничего.

– Ну?

– Там не ничто. Там она.

Мать отвела глаза и медленно побрела обратно в дом, а Джек провожал ее взглядом, пока она не скрылась за углом, и тогда он тоже стал смотреть на северное пастбище, на голые деревья, растущие под разными углами: одни покосились, как старые надгробия, другие извивались и тянулись к нему толстыми стволами, как руки, застывшие в мольбе о помощи.