Архив, в котором был компромат на его клиентов и не только, просмотреть я не смогла — не было у меня устройства для просмотра компакт-дисков, но мне хватило списка фамилий, что соответствовали номерам на дисках и папки с бумажными копиями нескольких документов.

Под номером двадцать три там стояла Камила Ройтман, а всего почти пятьдесят фамилий. Фамилий, что и вслух-то называть не следовало, а уж иметь что-то, что могло их скомпрометировать — всё равно, что держать дома крокодила: рано или поздно он тебя съест.

Что Рахманов собирался со всем этим делать, как к нему попали досье на людей, с которыми он никогда не работал, одному богу известно, но я точно знала, что он в опасности.

Может, с архивом он чувствовал себя защищённым, а без архива — голым, с архивом казался себе всемогущим, а без него — никем. Может, архив был нужен ему куда больше, чем я, Камила и все наши деньги, вместе взятые, но и Вангой не надо быть, чтобы понимать — добром это не закончится.

Мне даже не было страшно, что он будет рыть землю, пока меня не найдёт.

И чисто теоретически… ну что ему будет за то, чтобы убить того, кто и так мёртв.

Мне было страшно не за себя, а за него и за людей, что мне дороги. За Камилу, за Марка, даже за Ивана Сергеевича. Как ни крути, а они — моя семья. Пусть странная, неправильная и с сомнительными ценностями, но моя.

Определённо, мне требовалось вернуть свою жизнь, но о себе я подумала в последнюю очередь.

В первую: я не могла больше обманывать человека, в чьей жизни мне не место.

Я должна оставить его в покое, а он меня — забыть.

— Надолго уехать? — буднично спросил Димка разуваясь.

— Да, — коротко ответила я, но что-то, видимо, было в моём голосе.

Он замер, поднял голову.

И всё понял.

— Я не могу, правда. Не могу остаться, Дим.

— Почему-то я так и думал, что ты… ты просто ответ на мои молитвы. Увидеть её ещё хоть раз. Побыть с ней. Почувствовать… Но это не могло закончиться иначе.

— Нет, Дим, нет. Я не она. Я… — как ни хотела, не могла я рассказать ему правду.

Ну зачем? Даже жестокость должна быть оправданной, а в моём случае она была бы бессмысленна. Я бы сделала ему больно и всё равно не осталась.

— Конечно, ты не она. Ты — это ты, но…

Его безоговорочная вера в мою мистическую, ангельскую, дарованную сущность разбивала мне сердце, но если так ему будет легче смириться с потерей — пусть. Пусть так.