Чёрт! Мне было погано. Стыдно, что всегда вела себя с ним как принцесса, относилась как к пустому месту, откровенно пользовалась.

— Тимур, — перебила я и покачала головой. — Не надо. Я не горжусь тем, как поступила. И мне тоже больно, — вдруг ясно, как божий день я осознала: мне действительно больно.

За него. За себя. За нас.

Я настолько привыкла думать, что люблю Ройтмана, а наш брак с Рахмановым — фикция, что чуть не упустила главное. А для него он фикция? Выгодная сделка? Удачная партия? Как привыкли говорить все вокруг. Как я сама себя убедила.

Я для Рахманова — блестящий вариант, счастливо обстряпанное дельце, прямой путь в общество, где таких, как он, пачками едят на обед и не давятся, или всё же нечто большее, что так просто скрыть за лёгкостью наших отношений, шутливым предложением, напускным равнодушием и брачным контрактом, который я не стала подписывать, как Камила меня не убеждала.

Я должна была выйти замуж за Марка. Это даже не обсуждалось. Я, Камила, Марк — мы все это знали. Объединить наши семьи, капиталы, имена. Да что там, объединить, она ведь растила меня женой Марка — учила любить, что любит он, делать то, что нравится ему, уметь то, что пригодится Ройтманам.

И я была послушной девочкой.

Послушной настолько, что даже влюбилась и как стойкий оловянный солдатик его любила вопреки всему. Вопреки тому, чего хотела сама.

А потом взяла… и взбрыкнула. Марка посадили, я выскочила замуж за Рахманова.

Меня даже веселило, что всё отойдёт ему, если со мной что-нибудь случиться, хотя особо ценным ничем и не владела, как мне казалось.

И все считали я его билет в царскую ложу, где адвокату Рахманову и руки не подадут, а моему мужу поклонятся в пояс. Об этом не говорили вслух, но шептались за спиной. Это витало в воздухе, что я — его счастливый билет, трамплин к другому уровню контрактов, другой жизни, другим клиентам, а Тимур никогда и не опровергал эти слухи, по сути, обидные, словно сам по себе он ничего не значил, и даже несправедливые: если был он плохим адвокатом, его бы не нанимали, будь он хоть протеже самого дьявола.

Но Тимура не обижали слухи, его обидело, что я «отдала» его Камиле.

— Тебе? Больно? — удивился он. Даже, наверное, не поверил. Или боялся поверить. — Зачем же ты тогда?.. — развёл он руками.

— Потому что дура, — пожала я плечами.

А что ещё я могла ему сказать? Я была настолько слепа и глуха, что даже себя не поняла, не разобралась в собственных чувствах, так что говорить про других людей.

Мне ведь ни разу не пришло в голову: а что, если наоборот?