Нет, Екатерина не воительница, а двор — не поле брани. И тем не менее король — ее враг, а она стала врагом короля, пусть тот и не догадывается.

* * *

Она перебирает в памяти каждое слово разговора, который вела с Хьюиком утром перед отъездом из Несравненного дворца. Бедный преданный Хьюик! Теперь ему предстоит гореть в аду вместе с ней.

Они сидели на сквозняке в углу, подальше от фрейлин. Рука Хьюика, затянутая в перчатку, лежала на ее плече. От страха Екатерина едва могла говорить.

— Он убьет меня, Хьюик! Ревность в нем сильнее разума — сильнее даже веры.

— Нет, Кит, нет! — возразил Хьюик, беря ее ладони в свои. Кожа его перчаток была мягче детской, и Екатерина вспомнила, какое страшное зрелище скрывается под ними — будто тело Хьюика пожирает само себя. — Я не позволю вам погибнуть! Я готов на все, лишь бы это предотвратить!

— На все?..

Целую ночь Екатерина думала только об одном, молила Господа о знаке, разрешении, благословении. Господь молчал, однако она твердо решила: лучше согрешить, чем отправиться на плаху. Довольно с нее беспрестанного липкого ужаса; довольно угадывать настроение короля, покоряться его прихотям, держать язык за зубами в страхе произнести лишнее!

Правда, в конце концов, ее выдал не язык, а глаза. Она до сих пор вспоминает то бесконечное мгновение в королевских покоях, когда взглянула на Томаса и раскрыла свои потаенные желания. Теперь выживет только один — или король, или Екатерина.

— На все, Кит, поверьте, — повторил Хьюик.

— Не он от меня избавится — я избавлюсь от него первой! — прошипела она и испугалась — уж не овладел ли ею дьявол? Звук голоса и смысл слов потрясли ее саму.

— Я же сказал — я готов на все, Кит.

— Припарка.

Хьюик кивнул.

— Наперстянка, черная белена, болиголов. Добавьте все три. Вы знаете, что будет. — Произнося это, Екатерина почувствовала леденящий страх, словно по венам побежала ключевая вода. — Но будьте осторожны — не допустите, чтобы смесь попала на вашу кожу.

— Кит, вы же понимаете, что это значит? — шепотом уточнил Хьюик.

— Понимаю. — Екатерина пересекла невидимую черту, за которой перестала быть собой, а ее действия стали неподвластны обычной человеческой мерке. — Или он, или я!

Хватаясь за запястья Хьюика, будто за соломинку, она прошептала:

— Добавляйте понемногу, тогда запах не изменится, а действие будет накапливаться.

Легкость, с какой она это сказала, напугала ее саму. Какая дьявольская предусмотрительность! Она учла даже то, что Хьюик всегда носит перчатки и потому не пострадает; знала — из всех, кто ее окружает, только Хьюик согласится ради нее на этот чудовищный поступок.