– Джуно! – восклицаю я. – Откуда?..

– Не спрашивай, – отвечает подруга, блеснув глазами. Милая моя Джуно!

Ступеньки, узкие и опасно скользкие, заросли травой. Цепляюсь за металлические перила, такие холодные, что обжигают пальцы. В спешке я позабыла перчатки. Но скатиться с лестницы страшнее, чем обморозиться; а кроме того, все мои чувства притуплены ожиданием великого события. Вот мы и внизу, на песчаном пляже возле реки – бескрайнее поле песка, на котором тут и там виднеются камни или еще какие-то загадочные предметы, рекой выброшенные на берег. От воды дует пронзительный ветер, к промокшим подолам липнет грязь и песок. Одной рукой придерживаю хлопающие полы плаща, другой держу капюшон, чтобы не слетел с головы. Мимо проплывают суда, однако никто оттуда на нас не смотрит – не замечает или, быть может, не интересуется двумя закутанными с головы до пят фигурами, что пробираются по берегу. Мало ли кем мы можем быть, мало ли что можем тут делать! Например, собираем съедобные ракушки, или ищем монеты, или срезаем дорогу к рынку. По нашему виду нипочем не догадаться, что это близкая родственница королевы Англии вдвоем с лучшей подругой спешит на собственную тайную свадьбу!

Левина Ладгейт, декабрь 1560 года

Левина

Ладгейт, декабрь 1560 года

Левина наблюдает, как Николас тонкой кистью прорисовывает детали. Он скопировал сделанный ею портрет Кэтрин; ему удалось в полной мере передать ощущение легкости, воздушности, словно от пуха одуванчика, который вот-вот взлетит, подхваченный ветром. У Николаса необычный талант рисовать глаза: люди на его портретах смотрят прямо на зрителя, словно бросают ему вызов. Глаза у Кэтрин голубые, как васильки; и Николасу отлично удалось противопоставить ее невесомости прямой, открытый взгляд. Да, это Кэтрин: можно подумать, что он отлично ее изучил, хоть и видел всего раз. Левине запомнилось, как он тогда следил за ней глазами. Что поделать, Кэтрин производит такое действие на мужчин – даже на тех, кто постарше и кому следовало бы быть поумнее.

Сейчас Николас добавляет ей в зрачки крохотные, едва различимые блики свинцовых белил, еще один блик наносит на волосы – и портрет словно оживает; в нем появляется движение, которого не было прежде. У мальчика уже выработался свой отличительный стиль, совсем непохожий на стиль Левины. Там, где она предпочитает создавать впечатление, подчеркивая, даже преувеличивая одну черту и размывая другие, Николас воспроизводит тончайшие детали с почти математической точностью. Когда-нибудь, думается ей, этот мальчик станет куда более прославлен, чем она сама: точное жизнеподобие и прорисовка деталей сейчас входят в моду – а Левине этого недостает. Не завидует ли она ему? Может быть, немного. Но талант у него поразительный, в этом сомнений нет.